Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Это было прощание — настоящее прощание, с теми людьми, которых она знала, а не их бледными подобиями, которые остались там, в Хогвартсе. Ее старые друзья — те, кого она любила...

Последнее, что связывало ее с прежней жизнью.

"Прощайте, — подумала она, глядя на них. — Вы навсегда останетесь в моем сердце именно такими".

И, в последний раз бросив взор на Гарри, она потянулась к нему, коснулась ладонью его спины — и в этот самый миг он разжал пальцы, маленький черный камешек выскользнул из них и упал в траву... и Лили затянуло назад, во тьму.

* * *

Она рыдала так горько, что едва успевала вдохнуть — и тут же снова заходилась плачем. К ней кто-то прикасался — чья-то рука на лице, и вторая — на плече, но глаза почти ничего не видели, и мысли разбегались — ей было нужно...

— Сев, — позвала она, но звук его имени почти потерялся в очередном всхлипе.

Мир задергался — и вдруг резко затормозил, и все куда-то опрокинулось, Лили покатилась, налетела на что-то твердое и упругое — чье-то тело, распахнула глаза — Сев! — и они вместе во что-то врезались.

— Ебать! Какого хуя? — рявкнул Северус — его руки придерживали ее, не давая упасть.

— А ну вылезай из машины, парень! — сказал незнакомый голос. — Не знаю, что тут творится, но дальше ты не поедешь!

— Твою же мать...

Дрожащей пятерней Лили откинула волосы с лица, вытерла глаза — из них по-прежнему катились слезы — и огляделась по сторонам, щурясь сквозь мутную пелену.

— Та-акси? — она шмыгнула носом; рыдания все никак не стихали — просто не могли уняться.

— Все в порядке, барышня, — заверил ее водитель. — Теперь вы в безопасности...

— С таким-то неебическим имбецилом? — прорычал Северус.

— Сев, что с-случилось? — один всхлип, второй; она никак не могла вдохнуть — от плача перехватывало дыхание.

— Мы выходим, — он пинком распахнул дверцу.

— А ну-ка погоди... — начал было таксист.

Северус зарычал — на этот раз без слов, яростно и совершенно по-звериному, наставил на него свою волшебную палочку и прошипел:

— Обливиэйт!

Лицо водителя разгладилось, а взгляд стал отсутствующим. Лили выбралась из такси под висящую в воздухе морось, которая тут же начала оседать на ее спутанных волосах, на горячих и зареванных щеках; ноги едва ее держали, не устояв, она опустилась на колени — тротуар был влажный, и брюки немедленно промокли.

Северус захлопнул дверцу машины и обхватил Лили за талию, помогая встать.

— Можешь идти? — спросил напряженно, оглядывая ее с ног до головы... никакой окклюменции, один только Сев, злющий как черт. От этого зрелища у нее заныло сердце — оно и так уже исстрадалось...

Кивнув, она глотнула воздуха — и слезы полились в три ручья, а на грудь навалилась какая-то тяжесть.

Северус ни о чем ее не спрашивал, просто поддерживал, пока они брели по тротуару до еще одной автобусной остановки. Там было холодно и почти темно — только мерцали ртутные лампы уличных фонарей, — но зато безлюдно, и крыша защищала от дождя. Шурша шинами, мимо проносились автомобили, и в далекой вышине слышался тяжелый гул... это что, самолеты?

Он помог ей присесть на жесткую скамью — а потом не мешал, когда она прижалась к нему и снова расплакалась, уткнувшись в его рубашку.

"Гарри, — подумала она. — О, Гарри..."

Тогда, накануне Нового года, когда Северус рассказал ей, что Дамблдор уготовил ее сыну смерть, чтобы выиграть войну и победить Волдеморта, она похоронила это знание где-то глубоко внутри, потому что никак не могла уложить в голове саму мысль о таком чудовищном предательстве. Нет, понять-то она поняла — на самом примитивном, поверхностном уровне, и именно поэтому так настороженно отнеслась к Дамблдору во время того чаепития у него в кабинете, но по-прежнему не осознавала до конца, что эти факты значат. И только теперь, когда помимо воли увидела все собственными глазами, сумела осмыслить их по-настоящему. Дело не сводилось к чему-то одному — ни к выбору, ни к войне, ни к смерти или предательству; оно было даже не в наивных иллюзиях, не в развенчанных идеалах, не в надеждах, которые теперь сгорели дотла, — нет, это было все разом, все целиком, все, чего теперь не стало.

Ее малыш — милый ее крошка — его больше нет. По-настоящему нет.

Ее муж — и друзья...

Все, что было в ее жизни...

Вся ее жизнь — все, что она знала, и любила, и о чем когда-либо мечтала, и даже она сама...

Ничего этого больше нет. Прошлое умерло — навсегда.

И поэтому она проливала слезы, которые словно шли из самых глубин сердца, и прижималась к Северусу, к своему первому, и последнему, и самому лучшему другу, а на улице неспешно накрапывал дождь, и где-то в вышине затухающий гул самолетов врезался в тишину.

* * *

— Что случилось? — негромко произнес Северус; это прозвучало как нечто среднее между вопросом и утверждением.

Перед ее зажмуренными глазами снова встал тот лес, и Гарри, который смотрел на нее так, будто как никто другой понимал, каково это — мечтать о том, что никогда не сбудется.

— Мне... привиделось, что я призрак. В лесу, — под веками снова скопились слезы — словно напоминая, что не всякое горе может себя изжить. — И там был Гарри.

Северус замер. Лили потянулась к нему; взяла за руку, переплетая их пальцы.

— Он шел умирать, — мимо проехала пара машин; желтый свет их фар скользнул по ее закрытым векам, но не затронул ту картину, которую она видела перед собой: темный лес, тихая весна, и Гарри, Джеймс, Сириус и Ремус — все рядом... — Как ты и рассказывал.

— Ты была там одна? — он помедлил, прежде чем задать этот вопрос; как и в прошлый раз, интонация его была почти утвердительной.

— Нет, — уточнять она не стала, но Северус в этом и не нуждался. — А потом он обронил какой-то черный камешек, и я... проснулась.

Да. Она наконец-то пробудилась ото сна.

Здесь и сейчас, сидя на этой автобусной остановке и чувствуя, как на щеках стынут подсыхающие слезы, Лили ощущала в себе такую же перемену, как тогда, когда весь мир заполнил зеленый свет, а потом все почернело, и сквозь мрак размытыми пятнами проступила ее старая спальня, и она осталась одна, а Джеймс и Гарри исчезли. Тогда ей показалось, что раз вокруг все те же знакомые люди, к которым можно прикоснуться, с которыми можно поговорить, — значит, она вернулась назад... но это была ошибка.

Сердце треснуло и раскололось на части, и из него потоком хлынули чувства: любовь, и тоска, и горечь утраты — как бесконечная река, что течет к самому центру земли. Да, Авада не причиняла боли — но только телу; это заклинание рассекло ее напополам, ударило по ней безжалостным разрывом, и чем бы ни было это место, в котором она оказалась, — будь то посмертие, или мир, в котором все повторяется заново, или же вовсе нечто необъяснимое и непостижимое, — прежней ее жизни в любом случае настал конец, такой же несомненный, как если бы под ногами у Лили клубились облака, а впереди возвышались небесные врата.