Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

— Мам, так хорошо? — спросила Лили, показывая три начищенных вилки, три ножа и три чайных ложки.

— По мне так просто великолепно.

— Не забудь еще столовые ложки, — напомнила Петунья от плиты. — И лопаточку для торта, парадную поварешку и вилки для салата.

— А может, мы и так обойдемся? — спросила мама.

— Сегодня же Рождество, мамуля!

— Я все сделаю, — Лили повернулась к горке с фарфором, оказавшись спиной к матери и сестре, и возвела глаза к небу.

— И еще рождественский фарфор, Лили, — добавила Петунья с ноткой триумфа в голосе. — Ты наверняка захочешь его помыть.

— Ну разумеется, — согласилась она елейным голоском. Петунья помешивала соус, практически сияя от удовольствия.

Так что Лили начистила столовые приборы, помыла посуду и расстелила скатерть — вернее, попыталась это сделать, потому что прямо у локтя вдруг возникла Петунья и отстранила ее от стола со словами:

— Лили, как же ты замуж собираешься выходить? Я даже из кухни вижу, что у тебя тут сплошные складки!

Лили еле проглотила так и просившийся на язык ответ — вот уж на что Джеймсу было в высшей степени наплевать, так это на ее таланты накрывать на стол. И с еще большим трудом проглотила вопрос, каким чудом сестре удалось так идеально выровнять скатерть.

Мама проскользнула к сушилке, собираясь протереть фарфор; Петунья буквально выхватила посуду у нее из рук.

— Нет, мамуля, — запротестовала она, — отдыхай, сегодня будем хозяйничать мы с Лили. Мы же уже почти взрослые женщины.

— Ну да, совсем взрослые — одной шестнадцать, другой восемнадцать, — улыбнулась мама, целуя в щеку старшую дочь, но взгляд ее затуманился.

Сервировка обеда в исполнении Петуньи была достойна приема у герцогини. Она усадила маму во главе стола и отдавала Лили распоряжения, куда лучше поставить то или иное блюдо, но недовольно поджимала губы и поправляла каждую тарелку, как только та оказывалась на столе. От чудесных запахов — жареный цыпленок с подливкой, чесноком и петрушкой — у Лили потекли слюнки; не дожидаясь, пока Петунья прочитает молитву, она воткнула ложку в блюдо с картофелем и заработала от сестры убийственный взгляд.

— Петунья, кажется, ты перестаралась, — мамины глаза искрились от смеха. — Лили оказалась совершенно не в силах устоять.

— Пожалуйста, поторопись, — простонала Лили.

Разумеется, сестра поняла "поторопись" как "делай как можно медленнее" и затянула длиннющую молитву. Лили не могла мысленно не отметить, насколько же это действо отличалось от Рождества с Джеймсом и ребятами — разумеется, они всегда приглашали Сириуса, Ремуса и Питера, и те всегда приходили. Джеймс и Сириус запускали разные экстравагантные хлопушки и рождественские фейерверки из "Зонко", и что-то неизбежно загоралось, но Лили или Ремус — а чаще оба сразу, поскольку пожар обычно начинался сразу в нескольких местах — заливали пламя холодной водой. Рождественский обед, как правило, варьировался от крайне экзотичного до полнейшей дикости — в зависимости от того, что именно на сей раз откопали в тайских, марокканских или камбоджийских ресторанчиках Сириус с Ремусом. Потом Ремус играл на пианино рождественские гимны — первую пару гимнов пели серьезно, но Сириус и Джеймс всегда сводили их к игре в слова — конечно же, неприличные.

По телу снова расползлась ледяная дрожь — чтобы унять ее, пришлось отпить глоток воды. О Боже, как же она хотела увидеться с Джеймсом. Если бы только это было возможно...

Стоп... но это ведь возможно, верно? Есть же поезда. На мгновение Лили была ошеломлена — отчего эта мысль не пришла ей в голову раньше? Здесь и сейчас Джеймс не умер, он был жив, и она знала, где дом его родителей. Его можно найти, повидаться с ним, услышать его голос, прикоснуться к нему...

— Лили? — тихо спросила мама. — Что с тобой, дорогая?

Она подавила рвущийся из горла крик. Какое же у жизни извращенное чувство юмора — самые сокровенные мечты сбываются и оборачиваются кошмарами. Лили вернулась домой, к любящей маме, и может снова увидеть своего еще не погибшего мужа, и тут Сев, не ставший Пожирателем Смерти — и надо лгать, все время лгать и притворяться, скрываться от всех, кроме одного-единственного человека — при том, что за дружбу с ним ее наверняка заклюют...

Не слишком уверенно она попыталась изобразить улыбку. Прищурившись, Петунья зорко следила за ней со своего конца роскошного стола, а у матери закаменело лицо — значит, получилось неубедительно.

— Со мной? Ничего. У меня самое что ни на есть рождественское настроение.

Петунья невозмутимо отрезала кусочек цыпленка.

— Наверняка виноват этот мальчишка, Снейп, — фыркнула она безразлично. — Полагаю, он снова совершил что-то ужасное — как всегда, впрочем; про него это всякий скажет.

— Петунья, — сказала мама — пока что еще тихо.

Лили так крепко сжала вилку и нож, что от напряжения у нее затряслись руки.

— Вообще-то Северус ничего такого не сделал и вел себя замечательно, — прошипела она, стиснув зубы до скрежета. — Так что если ты от него отвяжешься и закроешь наконец свою пасть, я буду тебе бесконечно признательна!

— Лили! — произнесла мама, останавливая перепалку. Петунья ничего не сказала — лишь молча раздувала ноздри; на ее скулах вспыхнули пятна. — Вы обе — немедленно прекратите. Лили, не смей разговаривать с сестрой в подобном тоне. Петунья, Лили имеет точно такое же право на личную жизнь, как ты и я. Все, тема закрыта. В Рождество надо обсуждать что-то более приятное.

— Да, мама, — сказала Лили одновременно с Петуньиным слащавым: — Конечно, мамулечка.

В столовой воцарилась тишина, нарушаемая только звяканьем приборов.

* * *

Северус счел, что лучше всего остаться в ночлежке до обеда, а затем вернуться домой за всякими роскошествами вроде душа и чистой одежды. Все равно еды дома будет немного: мать почитала ненужным тратиться на подобные излишества. Так что лучше всего было съесть, что дадут, и заодно немного посмотреть по телевизору "Скрудж" с Альбертом Финни. Северус задумался, кем из троих он себя скорее чувствовал — Святочным Духом Прошлых Лет, Духом Нынешних Святок или же Духом Будущих Святок.

Часа в два пополудни он покинул приют и направился домой. Небо казалось особенно угрюмым; низко нависали серые рваные облака. По пути от церкви до Спиннерс-Энд ему встретилась лишь пара машин, еле ползущих по скользкой дороге. Он дошел до своего квартала; улица казалась пустынной, но стены домов дрожали от громких разговоров и низкопробных святочных увеселений их обитателей. Особенно усердствовали в четвертом доме от конца: там явно назревал рождественский дебош этак персон на двенадцать.

Он вытащил из бумажника глубоко запрятанный ключ от дома, вставил его в замочную скважину черного хода и слегка удивился, когда его не отшвырнуло сработавшими защитными чарами через весь заросший сорняками задний двор.