Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

— У меня есть хитроумная идея, — сообщила она. Он взглянул на нее скептически — это вышло настолько уморительно, что у нее не получилось даже обидеться.

— Надеюсь, более здравая, чем леска вместо зубной нити.

— И долго ты еще будешь мне это припоминать? — проворчала она. — Та идея была такая же идиотская, как сунуться под колеса машины. Эта же — по-лисьи хитроумная, столь же коварная и лукавая. Очень... слизеринская.

— Символ моего факультета змея, а не лисица.

— Ну, возможно, вам следует его поменять. У змей, бедняжек, такая плохая репутация...

— А у лисиц она, конечно, намного лучше, — хмыкнул Северус. — Так что это за идея, которую ты — наверняка ошибочно, прошу заметить — считаешь хитроумной?

— Только не сердись на меня, ладно? — попросила она, неожиданно осознав, как наивно с ее стороны принимать за чистую монету все, что касается Сева. Не может быть, чтобы его и впрямь настолько не задела смерть отца, как он пытается продемонстрировать. — Я подумала — и так много всяких гадостей случилось, поэтому... — Лили набрала в грудь воздуха, уговаривая себя не быть такой трусихой и не пытаться зажмуриться, — в общем, если сказать моей маме, что у тебя умер отец, то она разрешит тебе приходить в гости.

В ответ — только тишина. Длинная и безмолвная. Обнаружив, что все-таки закрыла глаза, Лили заставила себя сначала их открыть, а затем взглянуть на Северуса. Однако на лице его не отражалось ни злости, ни отвращения; наоборот, он словно что-то прикидывал. Пристальный, оценивающий взор.

— Идея, достойная Слизерина, — произнес он обыденным тоном. В какой-то момент Лили снова взяла его за руку, сама того не заметив.

— На редкость тупая затея, верно? — вздохнула она. — Так сразу и скажи, что это такой же маразм, как кинуться под колеса автомобиля. Я лишь подумала...

— С объективной точки зрения, у данной тактики имеются определенные шансы на успех. Что же до точки зрения твоей матери — тебе лучше известны особенности ее субъективного восприятия.

Да, он и впрямь научился говорить фразами, словно списанными из трактата по зельям викторианской эпохи.

— Думаю, это может сработать. Я еще не рассказала ей, отчего вчера опоздала домой — она, кстати, основательно на меня за это разозлилась — но мне кажется, если она узнает, то это... все упростит.

— Ты имеешь в виду — твоя мать не ринется с воплем в атаку, едва завидев меня на пороге, — заметил Северус с мрачной проницательностью — и в утверждении этом содержалась куда большая доля неприятной истины, чем она бы того хотела. Лили покраснела, и он склонил голову набок, словно собираясь возразить. — Я много лет был Пожирателем Смерти. И приложил значительные усилия, чтобы научиться вести себя... некомфортно для окружающих.

Лили готова была дать голову на отсечение, что дальше собственной гостиной за вдохновением ему ходить не пришлось.

— Значит, ты со мной?

Ответ она не расслышала, потому что чихнула с такой силой, что на мгновение ей показалось — у нее сейчас уши отвалятся. Под носом затрепыхался ослепительно-белый платок; она изловила его и высморкалась.

— Этот был клекот стаи гусей? — поинтересовался Северус.

— Молчи лучше, — Лили шмыгнула носом и промокнула слезящиеся глаза. — Не знала, что ты обзавелся привычкой носить с собой носовые платки.

— Не обзавелся.

— Ты его просто наколдовал? — Лили была поражена. Не знай она правды, сочла бы, что платок куплен в Хэрродс; белоснежный батист был достоин нагрудного кармана какого-нибудь банкира. Что ж, наколдован он или нет, сохранить его явно стоило, так что Лили сунула платок в карман куртки. — Что ты там говорил, пока я чуть уши себе не отчихала?

— Я сказал — если твоя мать позвонит в полицию, я всегда успею выпрыгнуть из окошка и аппарировать.

* * *

Коварный план по примирению матери с Северусом наткнулся на первый подводный камень прямо у входной двери. Петунья встретила их воплем: "Зачем ты притащила сюда этого кошмарного мальчишку?!" — и Лили проорала в ответ: "Ты, корова бессердечная, только о себе и думаешь! У него отец только что умер!"

Разумеется, эти крики услышали даже русские в Москве, так что мать их не услышать просто не могла. Особенно с учетом того, что она как раз спускалась по лестнице со второго этажа. После короткого монолога на тему "хорошие манеры в обществе гостей" мать наконец перевела взгляд на Северуса — тот прислонился к двери с таким видом, будто ждал, что его сейчас схватят за ухо и вышвырнут из дома. Последовала очередная долгая пауза.

— Соболезную твоей потере, Северус, — очень тихо сказала мама.

— Он в лучшем мире, — ответил тот. Лили заподозрила, что никто, кроме нее, не расслышал нотки горечи в его голосе.

Петунья заперлась на кухне; перспектива обедать за одним столом с нежеланным гостем обрадовала ее примерно так же, как репьи в хвосте — мокрую кошку. По дому расползался аромат лукового супа; Северус, Лили и ее мать тем временем сидели в гостиной и мучительно пытались не молчать. Сев был немногословен и безупречно вежлив, мать — серьезна и преисполнена ненавязчивого сочувствия, Лили же настолько нервничала, что у нее даже нога то и дело дрыгалась. Кроме того, после того жуткого чиха она всерьез расклеилась — ей то и дело приходилось доставать платок Северуса, чтобы вытереть нос.

Они сели за стол — на первое был луковый суп с хлебом — и Петунья пристроилась в самом дальнем конце, как можно дальше от Сева. Мать заняла место рядом с ней; Лили понадеялась, что исключительно из солидарности. За столом было тихо — только звякали о фарфор столовые приборы. Зато никакого скандала. Пока что.

Лили едва успела уткнуться в салфетку — жгучее желание чихнуть слишком поздно предупредило о своем грядущем визите. Снова в состоянии дышать, она вынырнула из салфетки, и у нее тут же закружилась голова.

— Уф-ф, — выдохнула Лили.

— Боже правый, — сказала мама. — Как ты себя чувствуешь, милая?

— Нормально, — хрипло ответила она, хотя уверена в этом отнюдь не была. Высморкалась в салфетку — но, похоже, ее нос обзавелся прямо-таки бесконечным запасом соплей. — Вот черт.

— Ты простыла, — заявил Северус уверенно, — потому что носилась по городу в слякоть без зонтика или хотя бы шапки. Ну и кто тут, спрашивается, неспособен о себе позаботиться?

— Ой, заткнись. Спорим, ты будешь следующим, кто заболеет — в твоей куртке даже церковная мышь продрогнет.

Она снова чихнула, на этот раз в суп. Просто великолепно. Что ж, это хотя бы были ее родные микробы.

— Спорим — ты только масла в огонь подлила, когда с утра пораньше потащилась в магазин со стадом таких же маньяков, — продолжал настаивать Северус, сволочь безжалостная. — У тебя глаза покраснели. Прекрати чихать в суп и марш в кровать.