Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Мать и виду не подала, что заметила его присутствие. Похоже, она вообще никого и ничего не замечала — включая поднявшегося на кафедру священника. С его появлением приглушенные разговоры смолкли, однако мать, похоже, не услышала ни слова из прозвучавшей надгробной речи — банальной, безликой и подходящей на все случаи жизни. Северус и сам постарался не вслушиваться, чтобы не начать швыряться проклятиями. Если бы над его гробом кто-нибудь посмел повторить подобную чепуху — он бы точно вернулся с того света, чтобы восстановить справедливость.

После священника настала очередь приятелей его отца — те зачитали по бумажке короткие речи; декламация никуда не годилась. Затем Лоррейн — ныне миссис Торн, первая жена его отца — встала и произнесла свой панегирик; глаза ее были сухи, а голос негромок, но речь ее вызвала слезы у многих присутствующих. Ее дочь, единокровная сестра Северуса, то и дело утирала глаза. Он еще раз удивился тому, что к отцу, оказывается, так хорошо относились все, кроме его нынешней семьи. Хотя, с другой стороны, Тобиас терпеть не мог свою ведьму-жену и волшебника-сына — вот они и платили ему взаимностью.

Лоррейн когда-то сказала: "Бедняга Тоби — он никогда не получал от жизни того, о чем мечтал". Что ж, к нему, Северусу, это тоже относилось. И, если читать между строк, то и к Эйлин тоже. Разочарование, ставшее желчностью — наследство не только по материнской, но и по отцовской линии. Северус просто выбрал для себя другой путь — ее эмоциональную изоляцию вместо отцовского алкоголизма.

Миссис Торн преклонила голову в минутном молчании — затем спустилась с кафедры и прошествовала к первой скамье на противоположной от Северуса стороне прохода. Кто-то зааплодировал, но осознал, что находится на похоронах, и хлопки смолкли. Люди начали подниматься со скамей и собираться в группы, чтобы проследовать на кладбище.

Мать поднялась сама, без каких-либо напоминаний. Он тоже встал, пытаясь припомнить, как в прошлый раз добирался до кладбища, и услышал, как кто-то — не Лили — позвал его:

— Северус?

Это была Лоррейн. Она выглядела гораздо моложе, чем он ее помнил — меньше седины в волосах. После второго замужества она переехала в пригород Коукворта, но каждый год на Рождество присылала ему открытки, в которых старательно пересказывала последние семейные новости — сначала о внучке, которая нашла себе замечательную работу в Лондоне, где-то в рекламном бизнесе, потом — о муже внучки и его работе в банке, и, наконец, о родившемся у них ребенке, ее правнуке. Несколько раз в год она присылала Северусу письма — одни пересуды, из пустого в порожнее, и в каждом письме — в каждом без исключения — приглашала его в гости на обед, хотя он так ни разу к ней и не пришел.

Это было... престранное ощущение — то, как в его голове наслаивались друг на друга прошлое и будущее. Заранее знать судьбу Лоррейн и Бонни — до того, как все это произойдет... все еще помнить судьбу Поттера — этого мальчишки...

Значит ли это, что в будущем ничего не изменилось? Раз эта память все еще при нем?

— Как ты, милый? — приобняв его, спросила Лорейн. Северус почувствовал себя неловко, хоть и ждал этих прикосновений.

Краем глаза он заметил Бонни — та замешкалась вместе с отчимом поодаль, у той скамьи, на которой они сидели, и явно не горела желанием подходить ближе. Обычно они оба вели себя довольно доброжелательно — Бонни так в особенности, в своем дружелюбии она была воистину неумолима — так что их сегодняшнее прохладное отношение скорее всего было связано с Эйлин. Та всегда смотрелась в лучшем случае угрожающе; сегодня же ее черная мантия была похожа на платье какой-нибудь графини елизаветинской эпохи — точнее, на его укороченную версию. В этом одеянии и черной кружевной вуали она наверняка казалась магглам помешанной. Даже Лили — и та вытаращилась, когда увидела, во что вырядилась его мать.

— С учетом всех обстоятельств — нормально, — неопределенно откликнулся Северус; это замечание казалось удобным и безобидным.

— Тебя подвезти до кладбища? — спросила Лоррейн. Под глазами у нее залегли тени; она казалась уставшей, но все равно держалась куда лучше приятелей Тобиаса — те собрались в круг, утирая слезы и хлопая друг друга по плечам. Всю церемонию организовала именно миссис Торн — оба раза, и в прошлый, и в нынешний. В День рождественских подарков Северус вспомнил, что следовало бы ей позвонить, и неуклюже молчал в трубку, пока она рыдала на другом конце провода. В конце концов она успокоилась и с жаром пообещала обо всем позаботиться.

— Спасибо, — возвращаясь в настоящее, поблагодарил ее Северус и заметил, как она скользнула взглядом по Лили, не скрывая любопытства. — Это Лили, — сказал он невпопад, чувствуя у себя за плечами весь безграничный запас идиотизма шестнадцатилетнего подростка. — Лили, это миссис Торн.

Их "приятно познакомиться" прозвучало в унисон; короткое рукопожатие — и Лили снова взяла Северуса за руку.

Миссис Торн проследила за этим движением, но сказала только:

— Не волнуйся, в машине всем хватит места — Бонни поедет с Ирвингом.

Северус отвел мать к переднему сидению "Гремлина", а сам вместе с Лили сел на заднее. Ноги едва влезли, в скрюченном виде умостившись в промежутке между сидениями. Дворники счистили наледь с переднего стекла, и миссис Торн вывела машину с автостоянки, пристроившись в кильватер к катафалку. Вслед за ними в похоронную процессию вытянулась цепочка где-то из пятнадцати автомобилей. Лоррейн и мать молчали всю дорогу; Северус и Лили тоже не разговаривали. Раздобыв где-то бумажный носовой платок, Лили растерзала его на клочки, испятнав свою черную шерстяную юбку белоснежным бумажным пухом.

День выдался холодный и почти безоблачный; дул резкий пронизывающий ветер. Кладбище располагалось на открытом склоне холма, где не росли деревья — ветер от этого только больше свирепствовал. Мать шагала вперед по заиндевевшей траве — ни с кем не разговаривая, ни на кого не глядя. Позади развевалась черная вуаль.

От внимания Северуса не ускользнуло, что гости подходили выразить свои соболезнования либо к лучшему другу отца, Джону Лэндри, либо к миссис Торн и Бонни. (Бонни при этом продолжала всхлипывать в носовой платок.) К нему самому, равно как и к матери, не подошел никто — то ли робели, то ли сочли, что Эйлин и Северус сами не рады своему вынужденному присутствию. Ни для кого не было секретом, что семейная жизнь у Тобиаса не задалась; старые друзья — те, кто знал его с той поры, когда Бонни была малышкой — так и не привыкли к мысли, что он еще раз женился больше пятнадцати лет назад. Ну да — Эйлин никогда не была склонна принимать участие в их дружеских посиделках.