Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Но настоящее не стоит на месте. В детстве этим мальчишкам скормили искорку злобы; как Контрапассо раздувает угольки раскаяния, так и из их подросткового садизма, подогреваемого семейными догмами о чести и традициях, со временем разгорится пламя; в конце концов они найдут себе место в стане приспешников Темного Лорда, и тогда это пламя хлынет и зальет все волной, точно степной пожар — мертвое высохшее поле.

— С Пожирателями Смерти? — сказал он матери. — Да.

— Ты туда вступил?

Он покачал головой.

— Но они думали, что ты этого хочешь. Люциус Малфой так думал.

Северус кивнул, не утруждая себя словами.

Ее волшебная палочка замерла, обращенная вниз; кончик напряженно вдавился в столешницу.

— И кто из твоих сокурсников знал об этих честолюбивых помыслах?

— Все мои друзья-слизеринцы.

Северус заставил себя дышать ровнее. На мать он при этом не смотрел — в больнице окклюменция далась ему слишком дорогой ценой, и снова к ней прибегать не хотелось... особенно если на сей раз щиты он все-таки не удержит.

— Матерь Божья, — произнесла мать, изрядно его удивив. — Северус, ты хоть подумал о том, как к твоему... проступку отнесутся ровесники? Не может быть, чтобы ты до сих пор не заметил, как устроен Слизерин!

— Я отказался от честолюбивых устремлений, — Северус пытался говорить отстраненно, но слабо себе представлял, как этого добиться без помощи окклюменции. — Хотя в соответствии с текущим политическим климатом должен был холить их и лелеять. Я поставил в затруднительное положение Люциуса Малфоя — можно даже сказать, что я его оскорбил. Малфои весьма могущественны. Как студент Люциус обладал немалым влиянием — возможно, самым большим в школе. И он по-прежнему им обладает.

Выражение на лице матери... это было горе.

— Северус. Если ты это сделал ради той девчонки...

— Нет. Ради себя самого.

Она молчала. Он вдыхал и выдыхал воздух. Думал о том, как найти верный тон. Горе... горе он знал. Знал его и в прошлом, и сейчас; узнавал его снова и снова...

— Когда слизеринец понимает, что его честолюбивые мечты пошли прахом, — сказал Северус, — он отряхивает этот прах с ног и начинает все заново.

— Но не ценой своей собственной жизни, Северус.

О... Она понятия не имела, что именно сейчас сказала.

— Они меня не убьют — если именно это тебя беспокоит. Просто... осложнят жизнь.

Настоящая проблема — не в том, чтобы переждать грозу... он знал, что сумеет это пережить. Бывало и хуже — куда страшнее, чем козни этих недорослей. К тому же ему скорее всего повезет, и они будут так торопиться завоевать расположение Люциуса и поскорее нанести свой удар возмездия, что в итоге лишь начнут путаться друг у друга под ногами. Каждый из них постарается доказать, какой отличный Пожиратель Смерти из него получится; как только речь заходила об удовлетворении собственных амбиций, слизеринцы забывали о факультетской солидарности. Вот если бы Слизерин выступил против него единым фронтом — тогда да, у Лили и его матери (и у него самого, кстати) мог бы появиться повод для беспокойства. Но каверзы вздорных юнцов-одиночек — это он как-нибудь да вытерпит. В конце концов, у него было двадцать семь лет практики.

Нет, чего Северус действительно хотел избежать — так это нежелательного внимания. Если Темный Лорд или Дамблдор осознают пределы его возможностей, особенно в области темной магии... раз он перестал быть потенциальным союзником, Темный Лорд сочтет его умения опасными. Что же до той угрозы, какую увидит в нем Дамблдор...

Сощурив глаза, мать наблюдала за ним.

— Ты же осознаешь, — сказала она внезапно, — что можешь уйти из школы. Студенты вправе заниматься самостоятельно, если сочтут, что получаемое в Хогвартсе образование перестало... удовлетворять их потребностям.

Например, потребности и дальше дышать.

— Да, — произнес он. На этот раз расплывчатый ответ получился у него сам собой; эта проблема — возвращение в школу — его и так уже какое-то время не отпускала.

Снова вернуться в Хогвартс — прежний Хогвартс, еще до того, как все покатилось под откос... Но ведь и тогда в школе многое шло не так — по крайней мере, для него: Мародеры преследовали его за то, что он преследовал собственные цели, а профессора и сокурсники откровенно недолюбливали — кроме слизеринцев, которые терпели его за знаки внимания нужным людям и немного уважали за целый арсенал исключительно поганых проклятий...

Снова смотреть, как этот выпердок, Джеймс Поттер, стоит в каком-то шаге от Лили.

Снова смотреть, как она его полюбит, а потом и выйдет за него замуж... за того, кто как-то сознался, что изводит Северуса только за то, что тот существует...

Даже грози ему смерть — он никогда и ни за что не наложил бы на Лили Контрапассо. Да, он любил ее отчаянно и самозабвенно, до гроба и даже за гробом, но не знал, сможет ли когда-нибудь простить ей любовь к тому человеку... к тем четверым, которых Северус ненавидел так сильно, что порой подозревал — сердца разбиваются от ненависти так же, как и от любви.

Но если не возвращаться в школу — что потом?.. Он попрощался с Хогвартсом в ту ночь, когда погиб Альбус; знал, что это придется сделать еще тогда, когда Пожиратели — настоящие Пожиратели, а не их юные версии — только ступили на территорию школы. Никогда их больше не будет — тех ночей, когда этот замок принадлежал ему.

Для него Хогвартс был частью души — как Лили, и даже Дамблдор. Когда что-то становится частью души — оно никогда не уходит окончательно, но и не застывает в неизменности, и в ту ночь, когда погиб Альбус, Северус почувствовал, что замок покидает его — как Лили, когда он прокричал "грязнокровка!", как Дамблдор, который ушел вместе со словами "Авада Кедавра". Он исполнил все, что обещал, и за это Хогвартс его оставил.

Мог ли он вообще туда вернуться? Да и хотел ли этого? Не будь там ни сопляков-Пожирателей, ни чужой злобы, ни Мародеров — если бы было можно просто войти в главные двери, и чтобы его ждал Альбус, и там были Минерва, Филиус и Помона, и коридоры купались в солнечном золоте... тогда — вернулся бы?

Он прошел бы сквозь смерть — лишь бы снова попасть в этот Хогвартс.

Северус закрыл глаза.

8 января 1977 года

— Пока, мам, — сказала Лили, наклоняясь, чтобы мама ее обняла. Запахи мокрого цемента, отсыревшей кошачьей шерсти и совиных испражнений почти заглушали тонкий аромат парфюма.

Мать сдавила ее в крепких объятиях.

— Ты уверена, что уже достаточно поправилась для этой поездки? — спросила она и, выпустив дочь, взяла ее лицо в ладони. — Мне не нравится, как ты выглядишь. Может, стоит им написать, что я привезу тебя на машине через пару деньков?