Гомер - Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского

— Подай мясо Демодоку, — сказал он, — пусть примет от злосчастного Странника с наилучшими пожеланиями. Бардам причитается почет и любовь всех живущих на земле, ибо Муза научила их петь и возлюбила цех поэтов.

Вестник взял мясо и подал лорду Демодоку, и бард принял этот знак внимания с радостью. Гости навалились на стоявшую перед ними снедь, а когда они наелись и напились, Одиссей обратился к барду.

— Демодок, я славлю тебя превыше всех смертных. Не знаю, была ли твоей наставницей Муза, дочь Зевса, или сам Аполлон. Ты пел горестную историю ахейцев, их подвиги, страдания, горе так точно, как будто ты был там или слышал от очевидцев. А сейчас выбери другую тему, спой нам Слово о деревянном коне, построенном Эпеем с помощью Афины. Спой, как лорд Одиссей сумел хитростью доставить во вражью цитадель коня, начиненного воинами, и как пала Троя. Спой с начала до конца, и я буду повсюду утверждать, что божья милость щедро одарила тебя вдохновеньем.

Он сказал, и воодушевленный богом менестрель показал свое мастерство. Он начал с того, что основные силы аргивян отчалили на крепких судах, спалив свой стан, и уплыли. А соратники славного Одиссея оказались в сердце Трои, спрятанные в недрах коня, которого сами троянцы затащили в свою цитадель. Троянцы стояли вкруг коня и спорили, как с ним поступить. Столкнулись три мнения: разрубить ли деревянное чрево безжалостными клинками, затащить ли коня на край обрыва и столкнуть вниз на скалы, либо оставить его на месте, как мирную жертву богам. В конце концов победило последнее мнение. Рок предначертал им погибель, когда город приютил этого чудовищного зверя, в котором теснился цвет аргивского воинства, неся семена смерти и разрушения Трое.

Он пел, как ахейские воины покинули свою полую засаду, вырвались из чрева коня и погубили Трою. Он воспевал подвиги воинов при штурме величественного города. Он пел, как подобный богу войны Одиссей вместе с великим Менелаем атаковал дом Деифоба, вступил в отчаянную схватку и вышел из нее победителем с помощью решительной Афины.

Песнь славного барда еще лилась, но Одиссей растаял, и слезы с ресниц оросили его щеки. Он рыдал, как рыдает жена, бросаясь к телу любимого мужа, павшего при обороне родного города, спасая дом и детей от страшной судьбы побежденных. Она видит, как он испускает последний вздох и умирает. С воплями она обнимает его тело, но враги бьют ее по опущенным плечам древком копья и ведут в рабство, на горе и тяжкий труд. И отчаяние бороздит ее щеки так же горестно, как текли слезы из глаз Одиссея. Но и на этот раз собутыльники не заметили его слез, только сидевший рядом Алкиной невольно услышал скорбные вздохи. Алкиной обратился к веслолюбивым феакийцам:

— Внемлите мне, капитаны и советники. Пусть Демодок даст отдых своей звучной лире — не всех радует его песнь. После трапезы, когда запел божественный певец, горько затосковал Странник. Жестокая боль гложет его сердце. Прекрати же петь, чтобы мы все, хозяева и гости, смогли повеселиться. Все было устроено в честь нашего достойного гостя, и корабль с командой, и прощальный пир, и гостевые дары, показывающие нашу любовь. Здравомыслящему человеку молящий о помощи дорог, как брат. Странник, не таись, но отвечай искренне на мои вопросы. Скажи, как звали тебя дома отец и мать, как величали друзья в городе и округе. Никто, богатый или бедный, не остается безымянным, придя в сей свет. Каждому дают родители имя при рождении. Скажи мне, откуда ты пришел, из какой страны и города, чтобы мой корабль смог проложить себе курс и вернуть тебя на родину. Знай, что на кораблях феакийцев нет штурмана и нет руля, как на обычных судах. Наши суда чуют мысли и желания команды. Знакомы им все города и плодородные земли, и сквозь туман и облака они быстро пересекают заливы моря-океана. И рифы, мели и бури им не страшны.

«И все же я слыхал от своего отца Навзифоя, что гневается на нас Посейдон за то, что мы без разбора всех отвозим. Он предсказал: когда-нибудь, Посейдон сокрушит наш стройный корабль, идущий обратным рейсом в родной порт по туманному морю после подобной миссии, а наш город скроет за высокими горами. Так сказал мне отец. Поступит ли так Посейдон, нет ли — все будет по божьей воле.

«Но сейчас открой сердце и попросту расскажи, где ты странствовал, и какие города людей посещал. Какие это были города, и какие люди, жестокие, дикие и неправедные, или гостеприимные и богобоязненные? Расскажи, почему ты горько украдкой рыдал, слушая песнь о данайцах и падении Илиона? Ведь это постановили боги, они отмерили нить жизни героев, чтобы их судьба стала поэмой будущих поколений. Погиб ли родич твоей жены у стен Илиона, достойный свояк, что не уступит и родичу? Или любимого и надежного товарища ты потерял? Сердечный друг дороже брата».

Отвечая королю, многодумный Одиссей начал свой рассказ:

— Высокочтимый лорд Алкиной, нам выпала честь внимать певцу с божественно чистым голосом. Что может быть лучше, чем пиршество, когда на столах лежат хлеб и мясо, музыкант завораживает уши пирующих, а виночерпий разливает вино и разносит по местам. Несомненно, лучше этого в мире нет.

"И все же сердце торопит вас услышать рассказ о моих невзгодах, хоть этот рассказ еще глубже погрузит меня в пучину слез. Как мне расположить свои горести по порядку, какую поставить первой, какую — вслед за ней? Небесные боги наделили меня страданьем в избытке. Начну со своего имени, чтобы вы знали — когда пройдет эта жестокая полоса невзгод, я смогу принять вас в своем дому — в моем, увы, далеком дому. Я Одиссей, сын Лаэрта, мое имя среди людей стало символом находчивости и тонкого ума, моя слава достигла небес. Я с ясной Итаки, где высится гора Неритон, ее крутые склоны дрожат от сметенной ветром листвы. Вокруг много ближних островов: Дуликий и Зам, и лесистый Закинф. Мой остров мористее и западнее своих соседей, что раньше встречают зарю и солнце. Это суровая страна, но она порождает добрых юношей: впрочем, кому не мила родина? Вот я, например: прекрасная богиня Калипсо хотела оставить меня в своем выдолбленном гроте и сделать своим мужем, а также Кирка, коварная владычица Эи, пыталась удержать в своем доме (и она прочила меня себе в мужья). Но ни та, ни другая не смогли совратить сердце в моей мужественной груди. А поэтому я считаю, что какие бы богатства ни привалили человеку на чужбине, в иной стране, слаще жизнь на родной стороне и в отчем дому. Но позвольте мне вернуться к рассказу о моем злосчастном путешествии на родину, о том, как поразил меня Зевес на пути из Трои.

«Из Илиона ветер погнал меня к Исмару, в страну киконов [43]. Я разорил город и поразил их. Мы взяли их жен и добро и поделили поровну, так что никто не остался без своей доли добычи. Я предложил немедленно бежать оттуда без оглядки, но мои дураки-матросы не послушались. Вина было вволю, и баранины, и говядины — целые стада овец и винторогих коров они зарезали на берегу. Пока они прохлаждались, наши киконы бросились за помощью к горным киконам, своим соседям, более многочисленным и умелым, способным воевать в конном строю, а понадобится — то и в пешем. Они обрушились на нас чуть свет, несметные, как листья и цветы весной. Над нами висело предчувствие катастрофы, проклятие Зевеса, у которого были еще казни в запасе про наши бесталанные головы. Отряды вступили в бой у быстрых судов и ливнем лили друг на друга копья с бронзовыми наконечниками. Пока длилась заря и прирастал благословенный день, мы стояли, как вкопанные, и отражали их рой, но когда солнце перевалило через зенит, и приблизилось время пахаря распрячь волов, киконы потеснили дрогнувшие ахейские ряды. Каждый корабль потерял по шесть воинов. А мы, на этот раз избежавшие смерти и рока, отплыли со смешанными чувствами: радуясь, что избежали злой судьбы, и горюя о наших товарищах. Ни один из моих толстобрюхих кораблей не тронулся с места, пока мы трижды не помянули имя каждого бедняги, погибшего от рук яростных киконов на прибрежной равнине.