Бурятский эпос - Гэсэр

Дни сменялись и ночи множились,
Небожители растревожились:
«Где Гэсэр с быстроногим конем?
Почему на просторе земном
Нам Гэсэра не слышно дыханье.
Нам не слышно коня его ржанье?
Неужели пропал он, исчез?»
И тогда пятьдесят и пять
Властелинов закатных небес
Порешили на землю послать
Трех Гэсэровых умных сестер:
Пусть обыщут земной простор!

Три сестры по дорогам земли
По холодным следам пошли,
По горячим следам пошли,
Трижды землю кругом обошли,
Обошли ее четырехкратно,
А Гэсэра нигде не нашли.
Две сестры вернулись обратно,
На сияющий небосклон,
Но сказала Эржэн-Гохон:
«Может, брата с его скакуном
Отыщу я на дне морском?
Может, брата со дна я достану?
Я отправлюсь к хану Лусану!»

В путь пустилась Эржэн-Гохон
То степной, то лесной тропой.
Вот и Желтого моря прибой,
Перед нею — копье Гэсэра,
И вонзилось оно в песок,
Подпирает морской поток,
Будто этот поток — потолок.
Больно стало сестрице до слез!
Сиротливо боярышник рос,
Был к нему привязан гнедой,
Отощавший, слабый, худой.
Он от голода изнемог,
На груди его вырос мох,
Разрослась на спине ракита,
Были выпасть уже готовы
Все четыре его копыта
И все сорок белых зубов.
Он уже умереть был готов!
До того он сделался тонок,
Будто снова Бэльгэн — жеребенок,
Будто сделался вновь лончаком,
Будто остовом стал Бэльгэн!..

Чтоб царица Алма-Мэргэн,
Обладавшая колдовством,
Небожительницу не узнала,
Порешила Гэсэра сестрица
В лебедь белую превратиться.
Два крыла она распластала,
Погрузилась в Желтое море,
Увидала: на косогоре,
На траве сидит ее брат,
Он пасет коней-жеребят,
Тьма в его блуждающем взоре.
Он отравою напоен,
Одурманен и опьянен…
Облик истинный свой приняв,
Села рядом Эржэн-Гохон,—
На нее Гэсэр и не взглянет,
Он невнятно поет-шаманит.

Чтоб вернуть ему разум здравый,
Ударять его стала сестра
То по левой щеке, то по правой.
Началась у Гэсэра зевота,
Началась у Гэсэра блевота,
Изо рта Гэсэра тогда
Потекла забвенья еда.
А сестра, в чащобе густой
Духовитых листьев нарвав,
Из десятка целебных трав
Для него сотворила настой,
Напоила Гэсэра водой
Девяти таежных ручьев,—
Стал он снова разумен, здоров.
И сказала Гэсэру сестра:
«Нам на землю вернуться пора.
Я — сначала, а ты — за мной».
Белой лебедью стала снова,
Воспарила к тверди земной.

А Гэсэр пошел, и большого
Подстрелил он лося рогатого,
И берцовую кость сохатого
Он сварил в лесной тишине.
Ничего не сказав жене,
Кликнул дочку двухгодовалую,
Приласкал он девочку малую,
Приказал ей: «К деду пойди,
О порог споткнись, упади
И заплачь, и деду-царю
Ты отдай берцовую кость,—
Сделай так, как я говорю».

Внучка малая к деду седому,
К величавому царскому дому
Побежала, как ветерок,
Спотыкнулась она о порог
И заплакала, — горе стряслося!
Перед дедом держит в руке
Кость берцовую крупного лося.
Дед погладил ее по щеке:
«Что ты плачешь, дитя чужеземное,
От отчизны своей вдалеке?
Чужеземец — хоть милый он гость
На чужой уживется ль земле?
Может лося берцовая кость
Уместиться в малом котле?
Сироте-жеребеночку снится
Молодая мать-кобылица,
Человек тоскует вдали
От своей родимой земли,
И влекут его думы живые
В отчий дом, что отселе далек,
К той реке, из которой впервые
Он когда-то сделал глоток!»

Понял старый властитель морской,
Что Гэсэр должен ехать домой,
Что разлука теперь неизбежна.
Внучку малую обнял он нежно,
Кликнул дочку и отдал ей
Половину овец и коней,
Половину имущества-золота,
И Гэсэра вместе с женой,
Вместе с внучкою озорной,—
Да пребудет их счастье молодо! —
Он с почетом отправил домой.

Как поднялся Гэсэр на сушу,
Обожгло ему болью всю душу:
У боярышника гнедой
Изнемог, — ослабелый, худой,
На едва обтянутый кожей
Неподвижный остов похожий.
Снять бы надо с гнедого седло,
Да оно к потнику приросло,
Снять потник тяжелее вдвойне:
Он прирос, он прилип к спине!
Боль Гэсэра стала больнее.
Он погладил Бэльгэна по шее,
Будто конь — жеребеночек малый
Или слабый лончак годовалый,
И, в слезах, он к гриве приник
Сотоварища боевого.
Осторожно с коня гнедого
Снял Гэсэр седло и потник,
Грудь очистил от мха густого,
Напоил скакуна водой,
Накормил травой духовитой,—
И поправился конь знаменитый,
Мощь и крепость обрел гнедой!

Стал выдергивать воин свое
Подпиравшее море копье,
Но оно укрепилось в песке,
И птенцов своих на древке
Начала уж высиживать птица,—
Здесь понравилось ей гнездиться!
Но Гэсэр ее снял с копья —
Улетела птичья семья.
Ухватился Гэсэр за древко,
И копья острие легко
Воин вытащил из песка.
Сел в седло, сжал коню бока,
И окрепший, сильный Бэльгэн
Поскакал в долину Морэн,
К побережью вечного моря.
Так Гэсэр с царевной-женой,
Вместе с дочкою озорной,
Возвратился в свой край родной,
Возвратился не ведая горя.

Счастлив был Сэнгэлэн, и Саргал
Седовласый возликовал.
Слезы радости льются из глаз.
Приглашают троих в добрый час,—
Да войдет в их дом дорогая
Третья ханша, царевна морская!
В золотой они бьют барабан,
Собирают-зовут северян,
И серебряный бубен зовет
Собирает южный народ.
Возвышаются горы мяса,
Разливаются реки вина,
И пирует на свадьбе страна,
И дрожит вся тайга от пляса.
Сэнгэлэн и Саргал седой
Сочетали племянника-сына
С третьей ханшей, с царевной морской, —
Да сольются они воедино!

Только масло в огонь подлила
Третья ханша Алма-Мэргэн,
Меж подставками для котла
Вырос красный ствол золотой.
Сэнгэлэн и Саргал седой
Угощали невестку и сына.
Восемь дней пировала долина,
Девять дней продолжалось веселье,
На десятый настало похмелье.
В путь пустился пирующий люд,
Возглашая благопожеланье.
Северяне на север идут
И на юг уходят южане.
Стали жить-поживать без забот.
Вот могучий Гэсэр зовет
Триста славных своих воевод,
Тридцать трех силачей-храбрецов
И три тысячи ратных бойцов:
Крови нет, если их проколоть,
Прострелить, — бессмертна их плоть!
Эти люди Гэсэру верны,
Им живые в бою не страшны:
Словно волки, они упорны
И тверды, словно камень горный.
К тридцати и трем храбрецам
И к трем тысячам ратным бойцам,
И к тремстам вожакам суровым
Обратился Абай-Гэсэр
С задушевным, радостным словом:
«Я хочу в долине Хатан,
Там, где вечный шумит океан,
Три воздвигнуть прекрасных дворца,
Чтобы радовали сердца,
Чтоб они достигали небес».
За Гэсэром отправились в лес
Тридцать три силача-храбреца,
Триста грозных знатных вождей
И три тысячи ратных людей.
Где тайга свободно росла,
Там, дерев нарубив без числа,
Обстругали крепкие бревна
И пригнали друг к другу любовно.
Не жалели ни сил, ни труда, —
Возвели три дворца, три гнезда,
Упиравшиеся в небосвод,—
Да сверкают из рода в род.
Им подобных не ведали раньше:
По чертогу-дворцу — каждой ханше!
Показаться могло: с небосклона
На земное твердое лоно
Три сияющих капли скатились
И чертогами засветились!
Были стены покрыты наружные
Серебром, и казалось, что вьюжные
Ослепляют снега белизной,
Было золото стен их внутренних
Ярче зорь златоцветных утренних,
Споря блеском с ханской казной.
Было нижних семь тысяч окон,
И семь тысяч вечных планет
Им дарили вечерний свет,
Было множество верхних окон,
Что сияли, свеченье вобрав
Девяти небесных держав.
Серебро облекло-покрыло
Балки, пол, потолок, стропила.
Люди радовались, построив
Девяносто без двух покоев
И навесив восемь дверей,
Что казались зеркал светлей.
А была еще дверь наружная,
Дверь хангайская, дверь жемчужная,
А порог — белый мрамор Хангая,
И, серебряная, витая,
Красовалась ручка дверная.
Доски каждым светились ребром,
И косяк был покрыт серебром,
И крыльцу дано серебриться,
И ступени все — в серебре:
С жеребятами кобылица
Здесь могли бы взапуски бегать,
Здесь могли бы играть на заре!