Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Попробуйте поговорить со мною о своих делах, но называя вещи своими обыденными именами; поговорите со мною, идя от простоты к сложности, а не обратно. Предлагаю это не оттого, что не могу понять Вас (хотя надо признать, что, при умалчивании о внешних фактах, одно только сложное философствование по их поводу просто недостаточно); я советую Вам, если Вы можете, поступить так ради Вас самих; Вам самим многое станет ясно, если Вы с кем-нибудь другим станете ясно говорить о неясном. – Пришел Перевал № II; Ваши стихи – это то, к чему стремился и чего не достиг Некрасов [1631]; когда я читаю нечто подобное, я люблю Россию ноющею, жалостливою любовью; ужасная по манере письма рецензия Сергея Михайловича о каких-то «образованных батюшках» [1632]; что за кривляние простоты в стиле Дорошевича; ужасное продолжение статьи Минского, начало которой в I № мне тоже не особенно понравилось [1633]; это совсем по-русски: начал с крайнего оплевания, кончил крайним восхвалением; ни в чем меры; то, что он говорит об европейской культуре, есть просто хулиганство напрасно образованного по-европейски русского жидка; ужасная по своей нелепости и тоже хулиганству рецензия Бориса Попова о Николае Метнере [1634]; бедный брат; так гениально и культурно не начинал ни один композитор, родившийся в России; не виноват же он в самом деле, что он, во-первых, – не русский, а во-вторых – не Ребиков, не Регер, не Штраус; что именно его оригинальность заключается во врожденности в нем тех форм, которые выработались прежней немецкой музыкой и которые он один в настоящее время во всей Европе способен и призван постепенно реформаторски продолжить, в то время как остальные или тщетно стараются их усвоить, или, бросив эти старания, идут отрицательно-революционным путем, уничтожая их… Статья Бориса Попова дышит ненавистью, сдерживаемою только инстинктивным уважением, которое не может не внушить каждому личность брата. – Хулиганство заключается главным образом в том, что он лжет злобно: 1) Коля действительно молод и 11 opus для 26 лет вполне естественен [1635]; Бетховен I opus дал 24 л<���ет>. 2) Профессиональные музыканты (по крайней мере, лучшие из них) знают и высоко ценят Колю. 3) Антон Рубинштейн предчувствовал музыкальный декадентизм, но вовсе не с радостью, а с печалью [1636], своих же «богов» считал не умершими, а, наоборот, только их, от Баха до Вагнера, и считал живыми, говорил, что музыка – искусство преимущественно немецкое [1637]и что finita est musica… [1638]Все это Борис Попов злостно перетасовал в свою пользу. – На неприличие этой рецензии не мешало бы Вам при случае указать Соколову. – Если Вы поправились и в состоянии ответить мне хотя бы кратким письмом, то сообщите, собираетесь ли Вы издавать отдельною книгой свои статьи, как скоро и у кого; затем, могу ли я рассчитывать на помещение моего письма по поводу теургии [1639], которое я привел в приблизительный порядок; оно оказалось очень, очень большим, должно быть вдвое превышающим размер самой статьи; кое-что я, разумеется, мог бы сократить; но мне важно знать принципиально, не оставили ли Вы своего плана в ближайшем будущем (хотя бы через ½ года) издать свою книгу; если нет, то я приведу письмо в окончательный порядок и пошлю его Вам; или приготовлю его к Вашему приезду в Мюнхен, и мы, сообща, проредактируем его. – Пожалуйста, не откладывая, уведомьте меня об этом обстоятельстве. Теперь о другом. Из Мюнхена в Москве я получил от Вас за 2½ месяца 1 деловое письмо и 1 открытку из Симплициссимуса [1640]; в письме и из открытки я видел, что Вы довольны Мюнхеном; от Вашей мамы слышал, что Вы даже баварский костюм носите и баварскую трубку курите [1641]; потом, когда Вам стало хуже на душе и Германия разочаровала Вас, Вы не уведомили меня об этом; и узнавал я о Ваших переживаниях от Льва Львовича и Маргариты Кирилловны [1642](с обоими я, кстати сказать, за последнее мое пребывание в Москве очень сблизился); Вы, дорогой мой, простите меня, но раньше надо знать, что рейнвейн, о котором Вы упоминаете в своей открытке [1643], пишется Rheinwein, а не Reinwein (а Метнер – Medtner, а не Metner), надо твердо это знать, а потом уже произносить суд над культурой народа, очень оригинального, страшно сложного, только общеевропейской своею стороною понимаемого другими народами; понимают схему сонаты, а не зерно, из которого она выросла; грандиозность и роскошь вагнеровской затеи, а не то, куда он указывает иными своими темами. – Олимпийство и законченность Гёте, а не то,

Наверное то же самое и с Кантом и т. д.

Представьте себе, что кто-либо стал судить о русской душе по тому, как построены драмы Пушкина или как разрешает Вл. Соловьев вопрос об отношении церкви к государству; с германской культурою делают часто то же, что какой-то английский критик с Преступлением и Наказанием Достоевского; этот критик рассматривал трагедию Раскольникова как криминальный роман с новою окраскою темы о сыщике и преступнике [1645]. – Итак, с одной стороны, будьте глубже, да, еще глубже, нежели Вы, глубокий человек, это до сих пор проявляли; тогда только Вы поймете душу Германии; а, с другой стороны, будьте менее идеалистичны, менее предвзяты, менее заранее заряжены увидеть нечто необычайное там, где его нет, но где Вы желаете, чтобы оно было. –

23/I 907. – Вагнер подошел вплотную к мистерии (Парсифаль) [1646]; надо брать его за то, что он есть: это один из самых великих художников, один из тех немногих, деятельность которых, при всей ее фантастически-индивидуальной затейности, национальна и культуропроизводительна; Ницше кругом виноват: он сначала идеализировал Вагнера, а затем, разозлившись, деградировал его; сверхидеализм Ницше в этом случае – отличный предостерегающий пример. Мне кажется, что Вы склонны к тому же, к чему Ницше. Постарайтесь избегнуть этого жизневраждебного уклона. Мужественный человек должен или умереть окончательно , или жить окончательно ; можно в душе носить свой нигде не осуществленный идеал и в то же время радоваться на частичную его реализацию в явлениях жизни и культуры, которые построены отчасти на иных, нежели этот свой идеал, началах. И, наконец, неужели та высота, на которой стоит хотя бы исполнение вечных образов нем<���ецкого> музык<���ального> творчества, то сочетание серьезности, веселости, мужества, детскости, которое всюду замечается в Германии, неужели все это не признаки высокой и своеобразной культуры, т. е. власти известных идеальных типов над жизнью. Ведь в России всего этого нет даже в зачаточном состоянии: одни??? – и больше ничего. То же, что Вам представляется буржуйностью, – это неизбежное в челов<���еческих> делах manco [1647]; с этим надо мириться, если хочешь жить; в России меньше буржуазности только потому, что меньше культуры. Обнимаю Вас крепко. Коля и Анюта [1648]кланяются. Ваш Миля.