Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Не собирается ли Г… (отчества не знаю) приехать?

надеюсь, что мы сегодня увидимся у меня; надеюсь, что Н. К. будет, так же как А. М. [2083]

Искренне любящий Вас

как хочется Вас видеть, как хочется с Вами говорить, говорить без конца; тут, в Бобровке [2084], тишина – снег сбежал, убегают последние ручьи, и небо разверзлось; по вечерам в зале на белых колоннах красный оскал зари; – и тревога: ответственность давит, приближается что-то единственное и строгое: это я знаю ; если б пожить с Вами здесь, можно было бы многое решить; мы все призваны, – но мы слабы, слишком мы слабы; будет день – и мы встанем рядом;

как хочется Вас видеть, и говорить без конца; тут, в Бобровке, идут дни за днями – тихо, молчаливо, торжественно; и вся московская суетня с путаниками и quasi-путаниками (я заметил, что в последнее время развилась мода симулировать путаников) – далека и чужда; о, эти московские чудаки! Кто их создал? Для чего они завелись? Деятельность их к ужасу удваивается; энергия их путать – все возрастает; скоро круг этой деятельности покроет всю Москву; но если еще можно терпеть кровного чудака, породистого, то кто может выдержать всех тех бесчисленных особей из полукровок, которых развел (еще недавно редкий) кровный московский чудак: он оказался плодовитым до чрезвычайности; от одного прикосновения к нему здорового, трезвого человека этот последний начинал чудить; так потянулась за каждым путаником вереница полупутаников , за кровным – полукровки. Скоро Москва превратится в сумасшедший дом. Увы – пустая надежда: Москва давно уже – сумасшедший дом.

Как хочется Вас видеть, и говорить без конца; тут, в Бобровке, идут дни за днями – тут место для тихих бесед, и… приезжайте!? Наш последний прерывистый разговор глубоко запал; три дня я не мог успокоиться и только теперь пришел в себя под действием солнечных лучей и полей; кажется, прихожу к решению о себе и Вячеславе [2085]; тут, в Бобровке, сидим мы с А. С. и думаем о том, что сегодня концерт Н. К. [2086]: недаром была сегодня такая ласковая заря. От всей души ему привет.

Но о делах: Полуботкин мне говорил, что, кажется, Вы с ним говорили о том, чтобы я написал проект для « проспекта » книгоиздательства – так ли я понял Полуботкина, и вот по настоянию Полуботкина (pardon!) – Кожебатки – виноват: Кожебаткина (спутал с покойным Полуботко) – я написал и отсылаю в « Мусагет » [2087]: ради Бога, Эмилий Карлович, исправьте, раскритикуйте, забракуйте, дополните, убавьте, напишите сами – словом, поступите с « проектом конспекта » по своему усмотрению; пусть Полуботко – виноват: « Кожебаткин » Вам принесет мой « проект конспекта », то есть проект и конспект – « проспекта » для нашего издательства; я набросал лишь вчерне.

А небо сгорело, звезды под самыми окнами, вдали колотушка и тишина: приезжайте, Эмилий Карлович.

Глубоко любящий Вас

P. S. Мой привет всем: Анне Михайловне, Николаю Карловичу и Анне Рудольфовне особенно [2088].

Алексей Сергеич кланяется; и – тоже.

ужасно жаль, что Вас не застал; я нарочно пришел пораньше, чтобы Вас видеть; дело вот в чем: 1) Когда мы соберемся для проспекта? [2089]2) Завтра в два часа дня в Мусагете соберется кружок студентов, желающих заниматься а) теоретической эстетикой, b) историей искусств, c) ритмом [2090]; я дам им задачи на лето; было бы желательно и необходимо, чтобы Вы их посмотрели, как один из офицеров отряда, осматривающий культурных новобранцев; было бы еще желательней, если бы Вы приготовили им по теории эстетики (нормативной) несколько книжечек, они бы за лето их прочли; они – юные ученики в классе теории символизма; приходите; вообще нам сегодня необходимо видеться, дорогой Эмилий Карлович; только вот когда? Если не поспею быть у Вас к Вашему обеду, то постараюсь быть у Вас от 8½ – 9 часов. Несколько дней не видались – это плачевно.

Прощайте, милый.

Где-то Вы теперь? [2091]Когда пишу « где » Вы, хочу представить себе местность. Все эти дни собирался писать Вам; я уже две недели в деревне [2092]; здесь – великолепие; пока что кончаю статью об « Ибсене » [2093], работаю над поэтами [2094]; собираюсь писать драму (хочется летом ее написать): драма должна называться « Красный Шут » [2095]. Пока что работается вяло; еще сказываются зимние впечатления; зима во втором полугодии была ужасна; в итоге – разбитость сердца. Кругом, пока что, невесело: Философов нас изругал в фельетоне « Рэй<���с>бруки удивительные » [2096]. Вообще нас будут травить – это ясно; о вышедших книгах нет пока ни одной рецензии; это значит – бойкот .

Ни от кого из Москвы известий нет. Милый Эмилий Карлович, хорошо бы, если бы Вы подгоняли Кожебаткина; я с своей стороны ему написал, что медлить с проспектом нечего, что книги надо выпускать скорей (разумея Рэйсбрука и Эллиса); корректур проспекта не получал [2097]. Если летом увидите Степпуна, скажите ему, что о Логосе [2098]я не написал потому, что опять-таки негде писать; идти на поклон в жидовские органы при их ненависти ко мне не хочу; а с « Русс<���кими> Вед<���омостями >» у меня связи нет.

Милый Эмилий Карлович, напишите два слова о себе: скажите, милый, что мне делать, если Кожебаткин летом уснет непробудным сном; у него манера не отвечать на письма. Я еще недельки две подожду, и если будет молчание, придется мне ехать в Москву, его будить.

Простите, Эмилий Карлович, скудость письма; только в деревне понял я, как устал и сердцем разбился … Вы понимаете, в чем?

Жду прилива рабочего вдохновения; пока что сонно работаю, но работаю много. Любящий Вас

P. S. Мой привет и уважение Николаю Карловичу и Анне Михайловне [2099].