Генрих Бёлль - Письма с войны

До сих пор мы всегда останавливались на маленьких местных станциях, где люди еще не настолько истощены от голода. Впрочем, в деревне жизнь вообще всегда принимает более естественные формы… но иногда в дороге нам встречались мрачные, бледные, несчастные, бедные пролетарии, по которым сразу видно, что представляет собой Советская Россия. Почти каждые три часа — вот от этого действительно становится не по себе — нам попадаются навстречу медленно и с предосторожностями идущие назад поезда с ранеными, должно быть, и вправду впереди происходят сумасшедшие сражения.

[…]

Одесса, 11 ноября 1943 г.

[…]

Из Винницы в Одессу нас доставили самолетом, и теперь мы едем дальше в направлении Крыма. У нас нет ни родины, ни мало-мальски достойного руководства…

Пишу тебе эти строки на огромном поле аэродрома в Одессе, откуда мы полетим дальше. Передай от меня привет всем остальным; кто его знает, когда еще удастся послать весточку. К тому же из Крыма почту отправлять не будут.

[…]

Восточный фронт, 14 ноября 1943 г.

[…]

После «фантастического» перелета мы вот уже как три дня торчим здесь. Первые десять относительно «спокойных» минут я трачу на письмо тебе, которое, надеюсь, дойдет.

Война жестока и страшна, это действительно адская машина; не стану особо распространяться, ибо кто знает, как долго продлится такое «затишье». Пишу, сидя в земляной норе, которая уже не раз за три дня спасала мне жизнь.

Потом, когда-нибудь, я расскажу тебе об этих днях, которые явили мне истинное лицо войны.

Мой новый номер: 16084-Б. Уже целый месяц я не получаю писем.

[…]

Восточный фронт, 15 ноября 1943 г.

[…]

Сегодня чуть-чуть потише, но по-прежнему довольно жарко, однако рано хвалить день, ведь еще далеко не вечер. Мы втянуты в ожесточенные бои, но сейчас русская пехота ничего не может предпринять против нас. Да она меньше всего досаждает нам. Вечерами — в три часа здесь уже темно — мы всегда отправляемся на передовые позиции, потому что днем это очень рискованно. Утром, днем, а также вечером обе стороны творят страшное смертоубийство. Нет ничего более безумного и преступного, чем война. Я не жалуюсь. Пока я здоров и непременно таким и останусь. Мы лежим на краю огромного поля, где росли подсолнухи, теперь из него торчат лишь по-осеннему голые стебли, а земля искорежена взрывами вражеских и наших артиллерийских снарядов и гусеницами танков, плотная, твердая, черная, как вороново крыло, земля, в которой мы с трудом выкапываем себе норы. Земля, земля для пехотинца — его стихия. Надеюсь написать тебе поподробнее, и остальным тоже, как только на денек выберемся отсюда. Может, такое продлится недолго.

Сегодня великолепное солнце, и мы можем хоть немного просушить нашу одежду и грязные одеяла, чтобы не так сильно страдать ночью от холода.

[…]

Крым, 19 ноября 1943 г.

[…]

Война жестока, беспощадна, безжалостна; мы затаились, словно звери, в своих земляных норах в ожидании огня из крупнокалиберных орудий, который часто почти накрывает нас. Некоторые минуты этого беспредельного ужаса на всю жизнь врезались в мое сознание, так что я всегда буду считать их неким мерилом. И когда я почти вгрызаюсь в черную русскую землю, чтобы спасти свою жизнь от несущего смерть железа, я не могу найти разгадку одного печального факта: почему матери должны посылать на войну своих сыновей. Ах, я уверен, что со мной ничего не случится.

[…]

Восток, 21 ноября 1943 г.

Крым.

Воскресенье.

[…]

Вчера опять выдался жуткий, полный волнений день, быть может, ты догадалась об этом из сводок вермахта. Но все, слава Богу, обошлось.

Мы все устали, несказанно устали, и потому ночью готовы уснуть даже при таком, пробирающем до костей холоде, к тому же мы ужасно грязные, это почти превратилось в болезнь, мы все просто запаршивели; я уже подумывал было чуточку ополоснуться хотя бы кофе, и очень хочется сбрить эту распутинскую бороду, но того, что можно пить, крайне мало, и оно на вес золота. Я теперь вместе с лейтенантом из Ниппеса. У нас общее хозяйство в большой земляной норе с потолком, даже есть немного соломы. Сегодня после долгого, очень долгого бодрствования мне удалось поспать часок-другой, я спал так крепко, что никакой ураганный огонь не в силах был разбудить меня.

Война отвратительна, беспощадна и бесчеловечна, я просто не могу подобрать подходящие для нее определения, может быть, потом я расскажу тебе о ней. Я уже привык, проходя мимо убитого, не важно, немец это или русский, произносить: «Благослови Бог душу твою!» Ах, как же беден человек!

Сегодня я отправляю тебе последнее письмо в конверте, сюда же вкладываю письмо и для остальных, но завтра мне пообещали подарить конверты.

Сейчас глубокая ночь, я сижу на корточках возле огарка свечи в своей норе, курю в тиши сигарету и строчу тебе маленькое письмецо. Земля вокруг меня глянцево-черная, жирная, но сейчас твердая, как мрамор, глубоко изрезанная корнями подсолнухов. Мы по-прежнему на том же поле с подсолнечником, только перебрались к самому краю и находимся теперь в пятидесяти — ста метрах от русских. Но пока все спокойно, сегодняшний день был мирным.

Ночью пока тихо. Слышен только треск пулеметов, из которых для собственного успокоения расстреливают ночь обе стороны. Сегодня нам на удивление легко доставили еду и прочее довольствие. Это всегда самая сложная дневная операция. Поле позади нас выглядит зловещим и устрашающим, только так и может выглядеть поле после битвы. Позавчера совсем неподалеку от наших земляных нор были подбиты семь тяжелых русских танков.

[…]

Крым, 26 ноября 1943 г.

[…]

Сегодня минуло ровно пятнадцать дней с тех пор, как поздним вечером я оказался на этом поле с подсолнухами, усталый и измотанный опасным перелетом через Черное море, изнурительной поездкой по железной дороге и пешим переходом. Ах, просто невероятно, что я так долго пробыл тут, слишком многое случилось здесь за это время. Все незначительные неприятности, произошедшие со мной, я напрочь забыл. Но такое сумасшедшее крещение огнем, какое мы приняли, едва успев прийти на передовую, не может забыть ни один человек; то были дни абсолютной опасности, абсолютного ужаса. Тебе я могу рассказать, что значит остаться сидеть в земляной норе, когда на тебя движется цепь русских танков, буквально поливающих все вокруг огнем и железом.

Вот уже восемь дней, как я делю свою нору с лейтенантом, мы научились отлично понимать друг друга. За это время мы превратили ее в совершенно недоступный дождю бункер, где можно не только сидеть, но и вздремнуть часок. Днем нам запрещено даже нос высовывать наружу. Сегодня у нас был день неожиданностей: я получил отменный коньяк, шоколад, свечи, а каждый — маленькую спиртовку, на которой можно согреть вечно холодный кофе и суп, и еще много сигарет, ах, я почти ни в чем теперь не нуждаюсь. Вчера каждому из нас выдали по килограммовой банке чудесной черешни, и представь себе: я все слопал, и с таким удовольствием, будто никогда не ел ничего вкуснее.