Георгий Адамович - Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958)

У меня есть слабая надежда — проект — мечта поехать на Пасху в Ниццу, ибо я тут замерз и скис, а там есть солнце и аллегорическое впридачу к настоящему. Не знаю, поеду ли: все дело в деньгах, конечно. Но если поеду, на обратном пути приеду к Вам.

В Париже я sauf imprevu [335]буду 20 марта. Но напишите еще сюда (если ответите сразу). Гуль молчит после письменной бомбардировки: вероятно, обижен.

До свидания, Courage [336], все будет хорошо, — вопреки тому, что Жорж пишет в стихах! Je n’en doute pas [337].

Ваш Г. A.

Paris

22/III-58

Дорогая Мадам

Я сейчас приехал в Париж и нашел Ваше письмо.

Вы пишете, что мое письмо Вас «сильно огорчило». Наверно не так, как Ваше меня. И удивило. На старости лет я стал крайне чувствителен к таким вещам. То, что Вы мне написали, ничем с моей стороны не вызвано. Я не помню, конечно, своих выражений, но помню чувство, с которым раскрыл сейчас Ваше письмо, не подозревая, что в нем. Но не будем «выяснять отношений». Ни к чему, и все равно каждый скажет, что прав он. Passion n’en parlons plus! [338]Но остаюсь при своем удивлении и огорчении.

Дальше следуют пункты:

1) В понедельник я пойду к Водову, узнаю, что он делает, и поговорю с ним. Потом я Вам напишу.

2) Вейнбаум. Вы не хотите понять, что он с Фондом — одно и то же. Он им гордится, все делает для него. Вам кажутся «нелепыми» мои слова, что он воззвания не напечатает. Но это почти наверно так. Сейчас Фонд как раз собирает деньги — и он скажет: на что же мы собираем, если не на это? Ваши сведения о 600 дол<���ларов> для Гребенщикова — фантастичны. Я не помню, сколько собрали точно, но читал и думал: какие гроши!

Вот что я предлагаю как самое лучшее в смысле результата и в смысле воздействия на Вейнбаума:

Письмо о Жорже и сборе должно быть от нескольких людей, и хорошо бы, чтобы подписал и Карпович (и, пожалуй, Гуль). Кажется, Карпович Ваш друг [339], а он в Америке — столп. Вы поймите, что мне не трудно письмо написать и подписать одному, но Вы сильно преувеличиваете мое значение, в особенности для Америки. Я поговорю с Водовым, должен бы подписать и он, и если Вейнбаум поместит, то надо бы перепечатать в «Р<���усской> мысли», хотя Париж даст мало. Хорошо бы, чтобы подписал Зайцев, но он увильнет, <���лист утрачен>

«случилось», как Вы пишете теперь. В больницу ложатся и с гриппом, если дома мало ухода. Еще раз: что с ним? Вы возмутились, что я написал об Amigo. Но и в Вашем письме была целая страница «о своем, о женском», правда, о моем, а не Вашем. Кстати, если все, что Вы об этом бедном испанце писали, — верно, я остаюсь при своем мнении, malgre tout [340].

До свидания. Буду ждать ответа. Mobile comme l’onde [341], и не только в любви! Не надо сердиться, от этого жизнь только труднее. А она и так достаточно хороша. В гневе Вы даже не поняли простого смысла моих слов «все будет хорошо», которые к болезням и деньгам не относятся.

Ваш Г. А.

22/III <1958 г.> 6 ч<���асов> веч<���ера>

Дорогая Madame

Только что отправил Вам письмо с репримандом, а сейчас вернулся — и нашел второе! Поверьте, de tout coeur [342]я с Вами и Вам сочувствую. Я не в том возрасте и состоянии, чтобы притворяться, а слова вроде «ах, ах, дорогая моя» и т. д. пусть пишут другие. Но все эти слова впустую. А я, кроме того, — «великая сушь». Ну, словом, все сделаю, что могу, и вижу, кстати, что мысли наши насчет списка лишних подписей встретились. Напишу после свидания с Водовым, т. е. в понедельник. Не унывайте и не «скучайте», а Жоржу кланяйтесь и скажите то же самое.

Ваш Г. А.

Будет ли бумажка от доктора для Долгополова?

Всем сердцем (фр.).

Paris

25/ III –58

Bien chere Madame

Я не был вчера, в понедельник, у Водова, т. к. в воскресенье у меня оказался жар, 39°, и вчера было то же. Верно, простудился, был холод собачий, но сегодня стало тепло — и я встал, хотя «не в себе».

Водов просил старуху Любимову [343]перевести Вас в Париж. У нее есть какие-то свои дома, но кроме того, она всюду «заседает» и всех знает. Что из этого выйдет, не знаю, и Водов еще не знает. Шик [344]должен переговорить с Тер-Погосяном [345], которому подчинено Gagny. Я хорошо знаю Т<���ер>-Пог<���осяна>, и завтра ему позвоню. Водов думает, что Шик его еще не видел, да и знает его мало. Кроме того, Зайцев написал Долгополову (Corneille) от имени союза. Ответ тоже еще не известен, но они уже раз просили Долгополова — ничего не вышло. Водов согласен со мной, что записка от доктора могла бы помочь.

Относительно сбора: Водов об этой идее ничего не знал и тоже крайне не уверен в согласии Вейнбаума. Он говорит, что если В<���ейнбаум> согласится, то подпись Зайцев даст, а кроме того, советует — Терапиано и Прегельшу, кроме меня и его самого. В «Р<���усской> мысли» он, конечно, письмо перепечатает, буде оно появится в «Нов<���ом> р<���усском> слове».

Сегодня, par le meme courrier [346], я напишу Полякову обо всем этом. Поляков — и мой друг, и вообще человек верный, прямой. Я ему все изложу и попрошу переговорить с Вейнбаумом en principe. Можно бы попросить и Цвибака, но Цвибак наобещает больше, а сделает меньше и в случае чего увильнет.

Если хотите, в подписи можно взять Померанцева, известного философа. Вообще, список — по Вашему усмотрению, особенно в Америке. Я написал Полякову, что будут знаменитые подписи! На историю со Смоленским [347]не обращайте внимания. Водов преувеличивает ее значение. Собака лает, ветер носит, особенно, если собака подвалила.

Пока все, ввиду болезни. Я предполагаю, что это опять ямайский грипп, по отвратительному самочувствию.

Ваш Г. А.

Paris

31/ III-58

Дорогой друг Мадам

Я был сегодня утром в Земгоре (malgre [348]38°, которые не проходят! Но это я упоминаю не в заслугу себе, а просто так. Выхожу я все равно, а почему жар — не знаю).

Долгополов — invisible [349], о чем меня предупредил Ермолов. У него умер сын, он потрясен, никого не хочет видеть и т. д. Все делает Недошивина, у которой я и имел долгую аудиенцию.

Она обещает сделать все возможное и говорит, что все прежние доводы (будто Вы «трудные» жильцы) отпали, т. к. в Hyeres у Вас хорошая репутация. Докторское свидетельство я ей передал, но она сразу сказала, что предпочитает действовать не по «медицинской» линии, а по культурной и писательской: докторские свидетельства не имеют значения, т. к. они есть у всех. Сегодня или завтра будет какое-то заседание, на кот<���ором> эти дела решаются, и она мне твердо сказала, что будет Вас всеми силами отстаивать перед другими кандидатами. Ей можно верить, она едва <���ли> виляет, а говорит прямо то, что знает.