Ивлин Во - Полвека без Ивлина Во

Самое поразительное в Караван-сарае — это его невероятное неудобство. Чем-то он напоминает лондонский выставочный центр Эрлз-Корт, состоящий не из одного здания, а включающий в себя большую закрытую территорию с лужайками и деревьями и беспорядочно установленными киосками и павильонами разных эпох и конструкций. Это просто прославленный лагерь кочевников. Константинополь ни в коем случае не жаркий город. Место для него было выбрано из-за его политического и географического значения, а не по причине ровного климата. Он открыт холодным ветрам из степей, снег здесь не редкость. Однако за пять столетий турецкой оккупации султанам ни разу не пришло в голову, при всем их огромном богатстве и неограниченной рабочей силе, находившейся в их распоряжении, попробовать соорудить какие-нибудь крытые переходы между различными помещениями их главной резиденции. Пределом их представлений о роскошной жизни было развалиться среди ярких шелковых подушек и жевать сласти, а между тем в решетчатых перекрытиях свистел ледяной ветер. Неудивительно, что они становились пьяницами. Тем не менее, сокровища царского двора ошеломляют. Некоторое представление о хозяйстве Караван-сарая можно получить из того факта, что высшее руководство кемалистской партии, обходя в первые месяцы своего правления его строения, наткнулось на комнату, от пола до потолка набитую бесценным фарфором шестнадцатого века, прибывшим с караваном из Китая. Никто не позаботился даже распаковать его, в таком виде он и пролежал несколько веков. В хозяйстве Караван-сарая процветали необузданные воровство и растрата. Удивительно, что за годы после банкротства империи уцелело столько сокровищ. Тут и огромные необработанные изумруды и алмазы, гигантские бесформенные капли, с многочисленными изъянами, похожие на наполовину обсосанные леденцы; тут и золотой трон, украшенный шлифованными самоцветами и панцирями черепах; тут и коробки с трубками, чьи мундштуки отделаны драгоценными камнями; с рукоятками кинжалов, с часами, портсигарами, табакерками, ручными зеркалами, щетками для волос, гребнями — по двадцать или тридцать штук, все великолепнейшие; тут и туалетный столик — подарок от Екатерины Великой, каждый дюйм которого покрыт инкрустацией и драгоценными камнями; и туалетный столик от Фридриха Великого, покрытый алебастром и янтарем; тут и изящный японский сад и храм из золотой филиграни и эмали; модель колесного парохода, сделанная из красного и белого золота, с бриллиантовыми иллюминаторами и рубиновыми и изумрудными флагами; правая рука и череп Иоанна Крестителя; драгоценные камни для тюрбанов и драгоценные камни для ношения на шее на цепочках, и драгоценные камни для женщин, и драгоценные камни, чтобы лениво перекатывать их между пальцами. Гид давал округленную оценку каждому предмету по очереди: «Дороже миллиона долларов». Однако невозможно было не усомниться, что в длительный период экономической несостоятельности Турции не произошло некоторое расхищение этого запасника. Было так легко подцепить ногтем шлифованный изумруд, например, и вставить на его место финик, что чувствую, такое проделывалось время от времени — и кто знает, сколь часто?

Непосредственно передо мной в нашем инспекционном обходе шествовала дородная богатая дама из Америки, чей разговор мне выпала честь подслушать. Что бы гид ни показывал ей — фарфор, золото, слоновую кость, алмаз или янтарь, шелк или ковер, — на все это сия удачливая дама мимоходом замечала, что у нее дома есть нечто подобное. «Ну, — говорила она, — кто бы подумал, что это представляет какую-то ценность. У меня три таких, кузина Софи оставила, те, конечно, крупней, но точно такой же формы, я убрала их в одну из кладовок. Надо будет достать их оттуда, когда вернусь. Никогда не думала, что это что-то особенное».

Но при виде правой руки и черепа Иоанна Крестителя ей пришлось признать себя побежденной.

Мы отплыли на следующий день перед самым закатом.

Главной темой разговора на судне в тот вечер было кораблекрушение, произошедшее в гавани. Паром, ходивший между Галатой и Скутари на другом берегу Босфора, в утреннем тумане наскочил на скалы; всех, кто был на борту, благополучно сняли. А на «Звезде» появился новый пассажир — очень элегантный грек, который был в галстуке старого итонца и козырял обширными знакомствами среди наиболее доступной части английской аристократии. Во время кораблекрушения он находился на борту парома — его рассказ о пережитом был чрезвычайно интересным. Паром был полон рабочих, направлявшихся на работу. При первом ударе о камни капитан и его старший помощник прыгнули в единственную шлюпку и сбежали. В тот же день капитан подал в отставку на том основании, что это случается в третий раз за восемнадцать месяцев, а нервы у него уже не те, что прежде. Предоставленных самим себе пассажиров, которые были разных национальностей: турки, евреи и армяне, охватила безумная паника. Единственным разумным поведением было сохранять абсолютное спокойствие и надеяться на подмогу. Вместо этого они с воплями метались от борта к борту, раскачивая судно, отчего оно сорвалось с камней, на которые напоролось. Рассказчик, застыв от ужаса, сидел, ожидая, что судно немедленно пойдет ко дну. Тут он увидел невысокого человека, который, дымя трубкой и сунув руки глубоко в карманы долгополого пальто, спокойно расхаживал по палубе. Они наблюдали друг за другом с взаимным уважением, пока вокруг них толпились и кричали взбешенные рабочие.

— Полагаю, сэр, — сказал человек с трубкой, — что вы, как и я, англичанин.

— Нет, — отвечал грек, — я всего лишь чертов чужеземец.

— Прошу прощения, сэр, — сказал англичанин и отошел к борту, чтобы тонуть в одиночестве.

Однако, к счастью, никто не утонул. С берега подошли лодки и сняли всех пассажиров прежде, чем судно пошло ко дну.

Грек плыл с нами только до Афин. Большую часть следующего дня я провел в его компании. Он подробно расспрашивал меня о «эстетизме» в Оксфорде. Он учился в Хаус-колледже, но, как он заметил с тенью сожаления, не обнаружил там никакого «эстетизма». Не из-за эстетизма ли Оксфорд не преуспевает в спорте? Я ответил: нет, беда в другом, гораздо глубже. Я не против поговорить с другим оксфордцем, но дело в том, что в университете стали увлекаться наркотиками.

— Кокаин?

— Кокаин, — подтвердил я, — и кое-что похуже.

— Но разве доны не могут это пресечь?

— Дорогой мой, доны и есть источник всей беды.

Он сказал, что в его времена наркотиками практически не увлекались.

Позже он возобновил атаку, пригласив к себе в каюту выпить.

Я ответил, что не прочь выпить с ним, но в баре на палубе.