Генрих Боровик - Пролог (Часть 1)

— Иллинойс! — требовательно неслось с трибуны.

— Сто двенадцать, — произносил Хэмфри за несколько секунд до того, как именно это число голосов за Хэмфри называл глава делегации штата Иллинойс, мэр славного города Чикаго — Ричард Дэйли.

— Нью-Йорк!

— Эти дадут девяносто шесть с половиной, — без ноты сомнения говорил Хэмфри.

И Нью-Йорк действительно отдавал ему 96,5 из своих 190 голосов.

Очередь дошла до Пенсильвании. Хэмфри наклонился к телевизору, сжал ручки кресла:

— Ну?

Пенсильвания дала вице-президенту 103 3/ 4голоса. Это было уже больше, чем требовалось для победы. Люди в гостиничном номере по очереди подходили к Хэмфри, жали руки. На экране показывали зал заседания конвента. Сторонники XXX бросали вверх пластиковые канотье и дули в охотничьи трубы.

Мадам секретарь ещё продолжала выкликать в алфавитном порядке штаты: Пуэрто-Рико, Южная Каролина, Южная Дакота…

Но голоса тех уже не имели значения.

Очевидцы, которые были в номере Хэмфри, рассказывают, что в этот момент вице-президент Соединенных Штатов прослезился. Но не от эмоций…

…Днём подступы к отелю по трем мостам через железную дорогу со стороны Гранд-парка охраняли солдаты регулярной армии. Улицу Мичиган, на которую выходит отель своим фасадом, охраняла чикагская полиция.

Солдаты стояли, широко и прочно расставив ноги. Первая шеренга — прижав приклады карабинов к животам и выставив дула вперёд и вверх. Пуленепробиваемые нейлоновые жилеты, каски, противогазные сумки, ножи у пояса. Ещё у пояса — серый металлический баллончик, похожий на консервную банку со свиной тушенкой. На баллончике — красные цифры и одно слово: riot — восстание. Это гранаты со слезоточивым газом и с газом, который называется «мэйс», — от него нестерпимо жжет кожу.

За спинами солдат — «джипы» с военной полицией. На тротуаре — пулемёты.

Перед солдатами — молодые парни и девушки. Протягивали ладони:

— У нас нет оружия. Мы пришли не драться. Просто мы не хотим войны во Вьетнаме. И хотим, чтобы делегаты знали об этом.

Солдаты жевали резинки, смотрели куда-то в сторону, чтоб не видеть глаз собеседников, неловко крутили головами на длинных юношеских шеях.

Среди них не все, далеко не все были равнодушными исполнителями приказа. Сорок три солдата из форта Худ отказались лететь в Чикаго. 43 из 6 тысяч — не так много, но и не мало. И ведь это тот самый Худ, в котором сидели в тюрьме три американских солдата, отказавшиеся ехать во Вьетнам.

Сержант кричит в мегафон:

— Не раздражайте солдат! Не раздражайте солдат!

Это звучит, как объявление в зоопарке: «Не дразните животных».

Ребята и девушки смеются. Солдатам тоже смешно. И тогда сержант заменяет первую шеренгу второй. А первую отводит, так сказать, в тыл, считая её, как видно, деморализованной противником.

Меня увидел Чак — приятель из чикагской газеты:

— Ты без каски? С ума сошёл!

На нём был пластиковый мотоциклетный шлем, на груди противогазная маска. Рядом стоял длинный дядька, увешанный фотоаппаратами. У него тоже была противогазная маска, на руках — толстые кожаные перчатки, на голове солдатская каска. Спереди и сзади на каске было написано большими красными буквами название журнала — «Лайф». Во время войны на крышах госпиталей так же вот рисуют большие красные кресты, чтобы авиация противника не бомбила. Я не выдержал, засмеялся. Длинный лайфовец посмотрел на меня снисходительно, дал совет:

— Когда они начнут вас бить, не закрывайтесь камерой. Прежде всего лупят по камере. Вы её опустите, нагнитесь, а лицо и голову закройте локтями, — он показал как. — Жаль, что перчаток у вас нет, — будут бить по пальцам.

На башмаке одного из парней, что стояли против шеренги солдат, я заметил комок вазелина. Соседи нагибались к башмаку, брали вазелин на пальцы, мазали себе лица. Я спросил у одного — зачем. Оказалось — от газа «мэйс». А от слезоточивого газа, если нет противогазной маски, надо держать наготове в кармане смоченный водой носовой платок и, как понадобится, закрыть им нос и рот. Я сказал парню, что в гитлеровских душегубках некоторые пытались спасаться вот так же. Парень кивнул и грустно усмехнулся.

Проходит ещё некоторое время, подкатывает «джип», быстрое совещание офицеров, и сержант отдает приказ всей цепи сделать шаг назад. Ещё шаг, ещё. Ребята делают шаг вперёд. Ещё вперёд. Ещё. Солдаты движутся, не опуская с животов приклады.

Чак откуда-то узнал, что большая группа молодежи, минуя мосты, дальними боковыми улицами всё-таки прошла к отелю «Хилтон». Поэтому войска стягивают туда.

Мы бежим к «Хилтону».

Действительно, напротив «Хилтона» толпа человек в полтораста. Они скандируют:

— Мир! Мир! Мир!

— Здесь ещё нет войск. Здесь — полиция. Здоровяки — их не меньше пятисот — в небесно-голубых касках и такого же цвета рубашках стоят плотными каре. Если смотреть немного сверху, с подножия фонарного столба, то их головы напоминают те небесно-голубые воздушные шарики, которые висят в сетках под потолком Международного Амфитеатра, где как раз в это время начинается процедура выдвижения кандидатов в президенты.

Сегодня голосование в конвенте. Ребята полны живой веры, что своими демонстрациями смогут повлиять на решение конвента, смогут помочь сенатору Маккарти победить.

— Мир сейчас! Мир сейчас! Мир сейчас! — Несётся крик. Ребят никто не гонит. Некоторые из них сели на асфальт.

— Мир сейчас! Мир сейчас! Маккарти! Маккарти!

Но вдруг два полицейских каре теряют форму, расплываются, как расплывается квадратик масла, если бросить его на горячую сковороду. Копы подходят к демонстрантам. Подходят спокойно, медленно. Обволакивают всю толпу плотной стеной. За голубыми рубашками уже нельзя рассмотреть ребят, сидящих на асфальте.

Ребята теперь не кричат. Они поют.

Никто из полицейских им ничего не сказал. Никто не подал команды вставать и уходить или перестать петь. Никто не сказал бранного слова. Не замахнулся.

Просто голубые рубашки стояли перед ребятами плотной стеной, плечо к плечу, каска к каске, и держали в руках около колен свои полицейские палки. Будто тяжелоатлеты, которые подняли тяжёлые штанги с земли, выпрямились и вот сейчас рывком поднимут их на грудь. И только ждут чьей-то команды. Кто-то должен подать команду.

Но команды все не было. И полицейские все стояли перед ребятами. А те продолжали петь. Часть корреспондентов сгрудились за полицейскими.

Чак поднял камеру к глазам.

Я тоже подумал, что сейчас что-то произойдёт. Но не предполагал, что произойдёт такое.

Команды я не слышал. Не знаю, кто подал её. Только вдруг сразу пришли в движение голубые рубашки. Сразу взлетели вверх и опустились десятки палок. Я услышал пронзительный крик, который тут же оборвался. И треск. Палки поднимались и опускались. Я даже не понял сразу, что треск связан именно с этими движениями полицейских. Снова кто-то закричал пронзительно. Только тут мне стало ясно, что треск этот — от ударов полицейскими палками по голове, по костям, по телу.