Мариуш Вильк - Тропами северного оленя

В свой первый визит в «Пирас» мы с Наташей жили в чуме. В веже полно мужиков, и от аромата пропотевших онучей дух шел такой, что хоть топор вешай, но ведь чум — это же романтика! Просторные ложа из оленьих шкур, потрескивание дров, звезды в дымнике, тундра за брезентовой стенкой, запах копченого сига (час назад Валерий подвесил под дымник пару свежих рыбин) и упряжи. Словом, сказка.

Взгляд ограничен светом огня, дальше царит мрак — хоть глаз выколи. Чуть зашуршит в углу — тень Оадзи мерещится. Наташа спит, закутавшись в спальник. На дворе холод и ветер, а брезент дырявый. Заглядевшись на пламя, докуриваю косяк. Трудно оторваться — языки огня лижут березовые щепки, перескакивая с одной на другую, то ярко вспыхнут, то погаснут. Щепки шипят, тут и там ползут ленточки дыма. Мерцают угли — то желтым блеснут, то красным, а порой тлеют голубым, точно газ. Меня уже давно влечет стихия огня, одного из элементов мира — наравне с землей, воздухом и водой. Может, поэтому я не хочу отдавать свое тело земле. Лучше в огонь! Не распад и гниение, а с дымком — фьють…

Из головы не идет последняя фраза Лемминга о птице, которую легче подстрелить в полете по прямой, чем когда она кружит. Что он хотел сказать? Андрей, жаривший налимью икру и слышавший наш разговор, пробормотал, что с кружащего мужика труднее содрать алименты. У кого что болит… Однако я не думаю, чтобы Грасиан-и-Моралес (а это его афоризм почти буквально процитировал Лемминг) имел в виду алименты. Должно быть, испанский иезуит думал о чем-то ином…

— Ты больше номад, чем они, — шепнула Наташа сквозь дрему. — Ложись уже.

— Сейчас, только докурю.

Да-а, в такой ситуации трудно быть кочевником. Избыток вещей делает человека тяжелее на подъем. Зависимость от бензина — сродни алкоголизму. Когда-то передвигались пешком — с вьючным оленем или ездили на упряжках, а сегодня без «Бурана» — ни шагу. То же на воде — когда-то ходили на веслах, а теперь на каждую лодчонку цепляют мотор. Вот и вкалывают, чтоб на топливо заработать. Причем это порочный круг: чем больше нужно денег на бензин, тем больше его тратишь в поездках за рыбой и ягодами с туристами (не говоря уж о том, что бочки с топливом тоже нужно сначала привезти). К комфорту легко привыкнуть даже в глухой тундре — электричество, музыка, стекловата. Скоро еще телевизор поставят. Без присмотра все это уже не бросишь…

Однако самая главная проблема для кочевника в тундре — отсутствие женщины. Речь не о сексе, с этим в поселке проблем нет. Я имею в виду домашний очаг, хранительницей которого всегда являлась женщина. В одной из повестей Чатвин рассказывает об индейцах мыса Горн: во время морских путешествий их женщины оберегали стоявшие на дне лодки сосуды с горячими углями. Вот ситуация, в которой присутствие женщины дает мужчине ощущение дома. Его дом не где-то там, далеко, в Ловозере или Ревде — он всегда рядом. Ведь дело не в том, чтобы иметь четыре бетонных стены с радио и телевизором. Дом бывает на колесах цыганской кибитки или под палубой яхты. Важно повсюду, в любой географической точке чувствовать себя дома, а не в командировке, когда далекий — настоящий — дом вспоминается все более туманно… Смысл кочевничества — быть дома в пути! Вне зависимости от того, пасешь ли ты оленей, мысли или себя самого. Истинный дом — не временные, сменяющие друг друга стойбища, а вся жизненная тропа. Для этого нужна женщина, вечная хранительница домашнего очага!

(Прошу учесть: я прекрасно понимаю, что в нашу эпоху политкорректности такие вещи говорить не следует, поскольку геи могут почувствовать себя оскорбленными. Но — слава Куйве! — до Заполярья политкорректность пока не добралась. Ничего не поделаешь — я все ближе подбираюсь к Китаю, где по-прежнему верят, что инь дополняет ян, и все дальше ухожу от Европы, увлеченной концепцией целого, состоящего из двух ян.)

Я бросил окурок в огонь и улегся на шкуры рядом с Наташей. Засыпая, слушал песни Мари Боин из альбома «Gula gula». С этим великолепным диском я в последнее время не расстаюсь (как и с томиком Ли Бо). Так что, опасаясь долгой ночи под русский рэп, я извлек из рюкзака диск Боин и попросил Валерия, чтобы этой ночью раненого медведя отпугивали ее музыкой. Интересно, испугается медведь глухих ритмов «Gula gula» или наоборот — привлеченный их первобытным звучанием, подойдет поближе, чтобы насладиться сполна?

На следующий день мы вскочили чуть свет. Валерий обещал взять нас на пастуший обход района Суолуайва («Горы островного ручья»), где несколько дней назад дед Михаил из Индичйока («Ручей гольца») собирал ягоды и услышал выстрелы. Погода подходящая. За Пункаруайвом просыпалось солнце. Самого его еще не было видно, но из-за макушки шло сияние. Влажный ягель, утренний иней. Ночью ветер утих, и, хотя озеро, рассерженное вчерашним штормом, буквально кипело, уже можно было выйти на лодке.

Чтобы не топать лишние километры пешком, мы планировали пройти по Луявру к устью Индичйока, оставить лодку у Михаила и двигаться вдоль ручья, а затем подняться на хребет по восточному склону. На завтрак соленая кумжа — оказывается, ночью Сергей отвозил мурманских туристов в Ловозеро и привез оттуда «чуток» водки, теперь они на пару с Андреем «поправляются». Собираемся по-быстрому и — в путь.

Когда мы осторожно (камни!) входили в залив Индичйока, солнце уже наполовину выбралось на гребень Пункаруайва и слепило глаза. Цвета тундры издалека и против света — червленое серебро, темное золото и холодный лилово-розовый. На берегу лаяли собаки Михаила. Самого деда не видать.

Валерий сразу задал хороший темп. Он шел первым и в движении действительно напоминал лемминга. Скачет с кочки на кочку, под ноги не смотрит, словно знает дорогу наизусть, хотя — на самом деле — никакой дороги там нет. Не останавливаясь, миновали лесное хозяйство Михаила — замшелая изба, окруженная ивами, полевая кухня и поленница; Валерий проворчал, что дед-стахановец уже, небось, в ягоднике сидит. Несколько раз продирались сквозь чащу танцующей березы и порыжевшей пихты. Ветролом после прошлогодней лавины — и вновь заросли. Все больше камней и мха… Наконец сухая грязь! Валерий остановился и объяснил, что отсюда начинается территория общины. Мы присели на камень.

Община «Пирас» арендует у русских весь горный массив Луяврурт (около шестисот пятидесяти квадратных километров), кроме территории заповедника Сейдъявр. Между пастухами и заповедником сразу разгорелся конфликт интересов, постепенно переходящий в холодную войну. А тут еще Вдовин-младший (сын начальника заповедника) собрался жениться на старшей дочке Валерия — просто love story в стиле Ромео и Джульетты.

— У нас тут своя «Санта-Барбара», — ассоциации Лемминга из другой оперы.