Мариуш Вильк - Тропами северного оленя

В тот день ужин в лагере напоминал поминки. С каждой очередной рюмкой Валерий все больше расходился — то крыл матом браконьеров, то благодарил Куйву, что не Пылесос стал их жертвой. Пылесос — любимый олень Лемминга, вожак в упряжке. Сейчас он гуляет в горах, потому что гон. Когда-то он спас Валерию жизнь.

— Мы спускались вдвоем по расселине Ферсмана и в какой-то момент Пылесос уперся передними ногами, точно осел — не идет и все тут. Я к нему и так, и сяк, и лаской, и матом, уже хотел кулаком врезать, а тут лавина пошла! Аккурат в том месте, где я собирался переходить Ферсмана. Представляешь, Map? — обратился он ко мне.

— Олень умен, как человек, — добавил кто-то из тени. — К тому же не утратил интуицию. Которой нам не хватает.

— Давайте за того, кого больше нет!

Лишь закусив, я осознал, что впервые в жизни выпил за оленью душу.

Дух Чатвина, английского писателя, путешественника и барда дороги, сопровождает меня на протяжении всей моей саамской тропы, а с его «Тропами песен» я не расстаюсь, словно христианин с молитвенником. И неслучайно, ведь из всевозможных верований, книг древних мудрецов и трудов мистиков Брюс выбрал сюжеты путешествия (повести, поучения, сентенции) и составил антологию для тех, кто исповедует путь. «Тропы песен» выстраивают его собственную теологию бродяжничества.

Вот несколько примеров. Гаутама поучал: «Прежде чем ступить на дорогу, надо самому сделаться дорогой», а его последним напутствием ученикам стало: «Идите!». «Яхве был богом пути. Его храм — переносной ковчег. Дом — палатка». Христос: «Я есмь путь». Исламский хадж — священное путешествие, а иранское слово «rah» («дорога») первоначально означало «тропу» и «тракт», лишь позже став синонимом мистического «Божьего Пути». «Жизнь подобна мосту, — гласит индийская пословица. — Перейди по нему на другую сторону, но не строй на нем дом». И так далее… Это первые попавшиеся примеры из «Троп песен».

Однако сами кочевники, — заключает Брюс, — люди «решительно нерелигиозные». Храмов не ставят, алтарей не возносят, икон не чтят, святых ликов не целуют. Обряд у них заменен скитанием. Дороге нельзя молиться в церкви. Дорогу следует пройти самому и самому же пропеть. Поэтому свое имя Чатвин связывал как с Дорогой, так и с поэзией. Он утверждал, что пением человек не просто превозносит все сущее, но песней своей создает мир.

Автор «Троп песен» вовсе не ограничивается выдержками из канонических текстов главных мировых религий, цитатами из поэтов и мудрецов прошлого. Он также обращается к современной науке. В частности, к новейшим исследованиям эволюции человека, согласно которым «ходьба на двух ногах дала возможность развиться создающей ладони, что, в свою очередь, привело к увеличению объема мозга». Всюду — в археологии, этнографии, психологии, биологии и лингвистике — Чатвин искал подтверждения тому, что появлением homo sapiens мы обязаны кочевничеству! Более поздний феномен оседлости — признак вырождения.

Эти выписки Чатвин иллюстрировал примерами из собственных путешествий и наблюдений. Он, например, заметил, что младенцы аборингенов не плачут, пока мать двигается с ними на руках. Однако стоит ей на мгновение присесть, как из свертка раздается крик. Отсюда европейские колыбельки, коляски, лошадки-качалки и прочие атрибуты детства, имитирующие ритм Дороги и позволяющие вырваться из плена собственного тела. Подрастая, европейские дети приникают к телевизору. Чатвин утверждает, что ритм ходьбы присутствует у нас в генах, в архетипической памяти. Навыки цивилизации вытеснили его из сознания, породив сплин. Поэтому лучшее лекарство от депрессии, вызванной оседлым образом жизни, — путешествие.

— Человеку всегда следует полагаться на собственные ноги, — повторяла хранительница тайны пампасов, одна из наиболее живописных фигур Чатвина.

Брюс Чатвин верил в магическую и терапевтическую силу ходьбы. Впрочем, не он один… В книге «Что я тут делаю?» писатель рассказал занятную историю из жизни Вернера Херцога. [129]Узнав, что его подруга, Лотта Эйснер, [130]при смерти, немецкий режиссер отправился пешком — зимой, по снегу — из Мюнхена в Париж, глубоко убежденный, что таким образом сумеет отогнать от нее болезнь. И действительно — Эйснер стало лучше, и она прожила в добром здравии еще десять лет!

Читая «Тропы песен», я не раз поражался сходству чатвинских аборигенов и моих саамов — аборигенов Севера. Отличает их, в сущности, только климат и некоторые второстепенные реалии. В том же, что касается мировосприятия, анимизма и веры в тотемных предков, отношения к природе (или — шире — к Земле!), а также положения, в которое их поставили белые люди, — это вылитые мои саамы! Впрочем, Чатвин сам упоминает лапландские «поющие камни», о которых рассказывали ему финские журналисты, и проводит аналогии между саамскими сейдами и австралийскими «следами предков».

Мне импонирует отношение Брюса Чатвина к австралийским аборигенам: не свысока, с позиции представителя мудрого Запада, а с точки зрения человека, которому приелась больная западная цивилизация. Я разделяю его симпатию к «приземленному» мышлению аборигенов, которые полагают, что «ранить землю — значит ранить самого себя», и тоже считаю, что, направляя всю психическую энергию на сохранение мира, аборигены делают больше, чем белые люди, пытающиеся во что бы то ни стало мир изменить. Не говоря уж о таких деталях, как замечание Брюса, что язык аборигенов родился из подражания птичьему пению (близкое моим мыслям о происхождении саамской речи от голосов тундры) или же важное для нас обоих ощущение, будто ночуя в палатке под звездным небом, мы возвращаемся в родной дом.

И, наверное, неслучайно, мы оба любим китайского поэта Ли Бо эпохи Тан — исповедавшего даосизм и скитание по горам.

Однако прежде всего нас с Брюсом роднит идея того, что основополагающее право каждого человека — жить в нищете, если таков его выбор! На каждом шагу обнаруживая следы разорения Севера белым человеком в погоне за нефтью, газом или рудой, разрушение — при помощи «цивилизации» белых людей — ментальности аборигенов, я подобно Чатвину в «Тропах песен», думаю, что «если у этого мира вообще есть будущее, то это аскетизм!». Причем нам обоим известно, что мыслим мы «против течения».

Герой «Троп песен» Чатвина, монах-отшельник, автор «пособия по нищете», поучал, что вещи наполняют людей страхом. Чем больше у человека вещей, тем больше он боится их потерять, становясь в конце концов рабом собственных опасений. Интересно, что при этом персонаж Чатвина, отец Теренсе, восхищается XX веком, потому что тот впервые в истории человечества позволил людям жить, не владея буквально ничем. Над этим стоит задуматься.