Эжен Фромантен - Старые мастера

В итоге исчезла одна школа — школа Брюгге. Однако политика, война, путешествия, все деятельные элементы, способствовавшие физической и моральной организации народа, помогли возникновению другой школы в Антверпене. Ее вдохновляют заальпийские верования, заальпийское искусство является ее руководителем. Правители поощряют ее, все национальные потребности ищут в ней отклика. Эта школа одновременно и очень деятельна и очень нерешительна, весьма блестяща, поразительно плодотворна и вместе с тем почти безлична. Она претерпевает коренные превращения, становится неузнаваемой, пока в конце концов не воплощается окончательно в человеке, рожденном для того, чтобы покориться всем требованиям своего века и своей страны, питомце всех школ, сделавшемся, однако, самобытнейшим выразителем родной школы, то есть самым чистокровным фламандцем изо всех фламандцев.

Отто Веншос помещается в Брюссельском музее рядом со своим великим учеником. Неминуемо приходишь к этим двум неразлучным именам, когда подводишь итог всему предшествующему. Они видны издали и отовсюду — один, скрытый в лучах славы другого. И если я не назвал эти имена ранее, то вы должны быть лишь благодарны мне: я дал вам тем самым радость ожидания.

Известно, что у Рубенса были три учителя: первые уроки он брал у малоизвестного пейзажиста Тобиаса Верхахта, продолжил занятия у Адама ван Норта и закончил их у Отто Вениюса. Однако в историю вошли лишь двое из его учителей, причем только Вениюсу она приписывает почти всю честь этого превосходного воспитания, одного из самых блестящих, каким когда-либо мог гордиться учитель. Действительно, именно Веншос довел Рубенса до мастерства и расстался с ним лишь тогда, когда он достиг если не зрелости лет., то зрелости таланта. Что же касается ван Норта, то известно, что это был действительно оригинальный художник, но своенравный человек, обходившийся со своими учениками очень грубо. Проведя в его мастерской четыре года, Рубенс не смог более выносить его и нашел себе в лице Вениюса другого учителя, более уживчивого. Вот приблизительно все, что говорят об этом временном наставнике Рубенса. Но все же именно ван Норт руководил Рубенсом в те годы, когда юность особенно восприимчива, хотя, по моему мнению, это не позволяет нам судить о степени того влияния, какое он оказал на молодой ум.

Если у Верхахта Рубенс обучился азбуке искусства, а у Вениюса прошел среднюю школу, то ван Норт дал ему нечто большее: он предстал перед Рубенсом как натура исключительная, непокорная, как единственный из живописцев, оставшийся фламандцем в то время, когда фламандцев по духу во Фландрии уже не осталось.

Нет ничего более противоположного, чем контраст, представляемый ван Нортом и Вениюсом, этими двумя столь неодинаковыми по характеру и, следовательно, столь различными по оказываемому ими влиянию индивидуальностями. Нет ничего более причудливого, чем судьба, призвавшая их, одного за другим, к разрешению столь ответственной задачи, как воспитание гения. Заметьте, что противоположности их характеров вполне отвечали тем контрастам, которые сочетались в сложной натуре ученика, столь же осторожной, сколь и дерзновенной. В отдельности они представляли собой противоречивые, непоследовательные элементы его характера, вместе они как бы воспроизводили всего Рубенса со всей совокупностью заложенных в нем возможностей, с его гармонией, равновесием и единством, но только без его гения.

Как бы мало мы ни знали гений Рубенса во всей его полноте и таланты его наставников в их противоположности, легко заметить все же — не касаясь вопроса, кто из них давал более разумные советы, — чье влияние на Рубенса было более глубоким: того ли, кто обращался к его рассудку, или того, кто взывал к его темпераменту; безупречного ли живописца, с восторгом говорившего ему об Италии, или сына своей родины, сумевшего, может быть, показать Рубенсу, чем он станет в свое время для мира, оставаясь величайшим художником своей страны. Во всяком случае, влияние одного легко объяснить, но оно едва уловимо для глаза, тогда как влияние другого очевидно без всяких объяснений. Стремясь найти какое-нибудь сходство своеобразной индивидуальности Рубенса с его учителями, я вижу лишь одну черту, имеющую стойкий характер наследственности, и эта черта перешла к нему от ван Норта. Но и говоря о Вениюсе, я отстаиваю для этого незаслуженно забытого человека право фигурировать подле Рубенса.

Веншос был незаурядным человеком. Правда, без Рубенса вряд ли ему удалось бы сохранить тот ореол, каким он окружен в истории. Но, во всяком случае, исходящее на него от его ученика сияние озаряет личность благородную и величавую, личность высокой культуры, художника искусного и подчас даже оригинального благодаря разносторонности проявляемых им знаний и естественности его таланта — настолько его блестящее образование стало неотъемлемой частью его натуры. Словом, как человек и как художник он получил одинаково совершенное воспитание. Он посетил Флоренцию, Рим, Венецию и Парму. Но в последних трех городах он, без сомнения, пробыл дольше всего. Римлянин по своей скрупулезности, венецианец по своим вкусам, он был особенно тесно связан с Пармой в силу того внутреннего сродства, которое проявляется сравнительно редко, но зато более глубоко и непосредственно. В Риме и Венеции Веншос нашел две не имеющие себе равных школы, в Парме же — всего лишь одинокого творца, без связей, не обладавшего собственной теорией, не претендовавшего на звание учителя. Не питал ли он в силу этих различий большее уважение к Рафаэлю, более пылкие чувства к Веронезе и Тициану, но особо глубокую нежность — к Корреджо? Видимо, это так. Удачные композиции Веншоса несколько банальны, довольно бессодержательны и редко блещут фантазией. Изящество, которым он был обязан как самому себе, так и своей близости к лучшему обществу и лучшим мастерам, неустойчивость убеждений и вкусов, безличность колорита, лишенные естественности и стиля драпировки, невыразительные головы, винно-красные, но довольно холодные тона — все это, вместе со свойственной художнику благопристойностью, производит впечатление ума развитого, но посредственного. Вениюса можно представить превосходным учителем, дающим отличные уроки, но эти уроки не подтверждаются его собственной жив описью. И все же живопись Веншоса намного лучше, чем кажется на первый взгляд. В подтверждение назову его «Мистическое обручение св. Екатерины», полотно, висящее в Брюссельском музее над «Поклонением волхвов» Рубенса, с правой стороны.

Эта картина сильно поразила меня. Она относится к 1589 году и вся напоена соками Италии, которые глубоко впитал в себя художник. Вениюсу было тогда тридцать три года. Вернувшись на родину, он занял выдающееся положение как архитектор и живописец Александра Пармского. От его семейного портрета, находящегося в Лувре и относящегося к 1584 году, до «Мистического обручения св. Екатерины», то есть за пятилетний промежуток, он сделал огромный шаг вперед. Можно подумать, что итальянские воспоминания дремали в нем, пока он находился в Льеже, при князе-епископе, и пробудились, лишь при дворе Фарнезе. Эта картина — лучший и изумительный итог полученных им уроков. Она интересна тем, что выявляет особенности самого Вениюса среди множества разных влияний, показывает направление его природных склонностей и, более отчетливо вскрывая источники его вдохновения, уясняет, к чему именно он стремился. Не стану описывать вам эту картину. Однако она кажется мне заслуживающей внимания, и я воспроизведу беглые заметки из моей записной книжки на эту тему.