Виктор Ардов - Этюды к портретам

Мне кажется, атмосферу «Чудака» и отношение М. Е. Кольцова к этому журналу рисует такой эпизод. В очередном номере «Огонька» весною 1929 года что-то написали неправильно по географической части. Тогда Ильф сделал ехидную сатирическую заметку на эту тему для «Чудака». Заметка кончалась так:

«Изложенное показывает, что редактор «Огонька», хотя он является и нашим редактором, что-то путает в географии». И заметка увидела свет. Кольцов со смехом пропустил критику в свой адрес на странице любимого им сатирического еженедельника…

Конечно, очень трудно придумывать смешное только для деловых целей — в журнал. Всегда хочется при этом пошутить и просто «для себя». Кольцов охотно терпел такого рода юмористические интермедии на наших собраниях. Он не хотел спугнуть дух веселья и непринужденности. Иной раз Михаил Ефимович только морщился, когда шутки делались длительными и не слишком остроумными. Обычно гораздо раньше, нежели Кольцов, против веселой пикировки (чаще всего этим и были заняты паузы) выступал Илья Арнольдович Ильф. С некоторым пренебрежением он вопрошал:

— Кончится этот пир остроумия?

«Пир» кончался, и мы снова начинали работать…

И. А. Ильф проявлял наибольшую взыскательность среди всех нас. Рассмешить его было трудно. Случалось даже, что Ильф с самым мрачным видом отзывался о рисунке или юмореске:

— Это смешно.

А Кольцов был откровенно смешлив. Засмеявшись, Михаил Ефимович часто пояснял, какие ассоциации привели его к смеху. И всегда такие комментарии были неожиданны, наполнены ясными и небанальными представлениями о жизни. Ни у кого не было более острого глаза на всякие нелепицы, чем у Кольцова. Он и подмечал их с блеском, и сразу же подбирал для них названия просто великолепные: это почти всегда были уже готовые заголовки на случай, если понадобится описать данный курьез в печати…

Чувство юмора никогда не покидало Михаила Ефимовича. Помнится, на одном вечере в Доме печати, посвященном поездке наших журналистов в Чехословакию (1937), участница поездки с восторгом рассказывала о благоустроенности… сталактитовой пещеры где-то в Татрах. Она описывала, как эффектно проведено электрическое освещение в подземные залы, созданные природой, как убедительны поясняющие надписи подле каждого сталактита и т. д. Затем ораторша стал-а горевать цо тому поводу, что у нас не было подобного «комфорта» при сталактитах и сталагмитах в пещере на реке Чусовой, где она побывала до революции. Тут Кольцов не выдержал. Он поднял голову и глазами поискал в зале кого-нибудь из «своих». Увидев меня, Михаил Ефимович произнес достаточно громко:

— Сталактиты задыхались в условиях проклятого прошлого.

При этом он улыбнулся, а я захохотал столь громко, что председательствующий позвонил в свой колокольчик…

Полный комплект «Чудака» с ласковой надписью Миха- цла Ефимовича и по сей день одна из самых дорогих мне книг моей личной библиотеки.

В «Крокодиле», который Кольцов начал возглавлять с 1934 года, его высокие качества редактора, разумеется, оставались теми же.

Старик А. С. Бухов, который в середине тридцатых годов не только писал в «Крокодиле», но и был фактически секретарем редакции, отправлял Кольцову сверстанные уже страницы будущего номера. Кольцов делал свои поправки, замечания, а иногда и снимал рисунок или рассказ. Кажется, это я придумал говорить про такие купюры: «Старик вытоптал фельетон». Сперва мы с Буховым, а потом и вся редакция стали пользоваться этим термином, говоря о резолюциях редактора.

Разумеется, словечко «вытоптал» стало известным Кольцову (может быть, и я рассказал ему). Кольцов посмеялся и сам начал употреблять этот глагол. Он не только говорил: «Я ваш рассказик вытоптал», но и писал в записках Бухо- ву и Л. И. Лагину (заместителю редактора «Крокодила» в те годы): «Пришлось вытоптать рисунок, потому что он не на ту тему» и т. д.

Согласитесь, редкий редактор станет прилагать к своим действиям такое словцо! Но в том-то и суть, что юмор был неразлучен с Кольцовым. Я сказал ему как-то:

— Я вас, Михаил Ефимович, рассматриваю как юмориста-неудачника: вместо того чтобы писать смешные вещи, вы заняты десятком дел, не имеющих прямого отношения к юмору.

Присущий ему юмор Кольцов часто обращал на себя самого. Он рассказывал нам эпизоды из собственной биографии, в которых он выступал как персонаж прямо комический.

А был и такой случай. Мы сидели с Кольцовым в ложе летнего эстрадного театра в Центральном парке культуры и отдыха. На сцене подвизалась артистка и неталантливая, и назойливая, и шумная. Она плохо пела, плохо танцевала и плохо кричала какой-то текст. По программке она значилась «фельетонисткой».

— Если она фельетонистка, — сказал Кольцов с комическим недоумением, — тогда кто же я?!

И вот что удивительно: рядом с умным и чутким проникновением в жизнь, рядом с точным пониманием всей ее сложности и многогранности уживалась в Кольцове этакая инфантильность — да, именно так, другого слова и не подберешь. Кольцов любил Не только шутки, но и игры. Он мог потратить свое время, потребное для стольких дел, начинаний, литературной и редакторской работы, на то, чтобы организовать для близких и друзей веселый сюрприз. Михаил Ефимович не пил водки и с осуждением относился к «гениям», которые полагают непременным атрибутом своего дарования алкоголизм. Но встретиться вечером с друзьями, посидеть с ними за столом, где бутылка-другая легкого вина поднимает настроение, — это доставляло ему большое удовольствие. Сколько раз, бывало, мы проводили вечера вместе с ним в литературных или артистических клубах!.. Причем вокруг Кольцова народ продолжал накапливаться все время, пока он сидел за столом. Придешь с ним вдвоем или втроем, а к концу вечера у стола уже человек десять — двенадцать. И оживление, смех, споры не смолкают.

Довольно часто на таких импровизированных «ассамблеях» присутствовал Демьян Бедный. Кольцов и Бедный симпатизировали друг другу. Они часто появлялись вместе в Центральном Доме работников искусств (которыйв те годы помещался в подвале в Воротниковском переулке) после какого-нибудь торжественного заседания или совещания в «Правде». А бывало и так, что один из друзей приходил, когда второй уже сидел за столиком в уютном подвале клуба. Пришедший присоединялся к столику.

Надобно заметить, что Демьян Бедный также отличался юмором и широким кругозором. Он знал и рассказывал гораздо больше того, что можно прочесть в его стихах. Это и роднило его с Кольцовым: умные, талантливые люди, единомышленники (а в то время не все деятели культуры принимали советский строй: еще только шла борьба за интеллигенцию), оба отнюдь не начетчики и не ханжи, и Демьян и Михаил Ефимович находили о чем толковать между собою.