Виктор Ардов - Этюды к портретам

Вертинский прибыл в Шанхай в самом конце 30-х годов на японском пароходе. Откуда я это знаю? Однажды он сам показал мне альбом, в котором наклеены были вырезки из газет с материалами, относящимися к нему лично: рецензии, очерки, хроника… Там-то я прочитал сентиментальную заметку-отчет о том, как представители русской колонии встречали в шанхайском порту судно с обычным для японского флота названием — что-то вроде Семисан- мару, на котором прибывал Александр Николаевич. Среди встречавших у артиста оказались старые друзья еще по дореволюционной Москве. Они приветствовали певца…

И снова года через три суровые будни истории внесли свою поправку: к концу 43-го года Япония решительно начала проигрывать войну. Блокада англо-американского флота закупорила все южнокитайское побережье. Выбраться из Шанхая морем уже стало невозможным. Но, с другой стороны, положение белоэмигрантов в этом городе изменилось, ибо ход Отечественной войны и прошедшие годы изменили взаимоотношения советской власти и тех участников белого движения, которые скопились и в Шанхае и в других точках земного шара. Значительной части русской колонии на берегу океана было разрешено вернуться в СССР. Одним из первых появился в Москве А. Н. Вертинский.

Это произошло в конце 44-го года. Я познакомился с артистом в гостях у Л. А. Руслановой. И до самой его смерти в 57-м году мы поддерживали дружеские отношения. То был своеобразный человек.

Природное дарование и сложный жизненный путь обогатили эту личность. Он был мало похож на того молодого человека, который в шутовском костюме и густом гриме Пьеро выходил перед занавесом в Театре миниатюр десятых годов на Петровке. И возраст сделал свое дело. И артистический опыт развил возможности «дизёра» — певца- говорителя, как стали называть теперь артистов с микрофоном у рта. А теперь Вертинский пел с микрофоном. Былой баритон носового звучания исчез решительно. Зато насколько выросла мимика, не погребенная под слоем грима Пьеро! Какими выразительными и уверенными стали жесты больших рук! Какую неповторимо свою систему интонаций — и речевых и музыкальных — отработал артист за эти тридцать лет! Да, теперь перед нами был виртуоз.

Полагаю, не может быть более или менее значительного исполнителя в любом жанре, который не создал бы собственную клавиатуру живого слова в тех произведениях, что он читает, поет, рассказывает, в которых имитирует характерных персонажей. Такой искус Вертинский проделывал блистательно: его интонации, украденные при жизни артиста или посмертно, доселе бытуют в нашем вокале, художественном чтении, в пародиях. А он не подражал никому. Он сам создал свое творческое оружие. И арсенал этот был крайне интересен. Диапазон тематики — а следовательно, и приемов выражения — у нашего артиста радовал именно разнообразием. По счастью, артисты нашей эпохи оставляют следы своего искусства в виде кинолент, магнитофонов, пластинок. Обратитесь к дискам Вертинского. Прослушайте несколько песен подряд — и вы Поймете, сколь многое умел сообщить своей аудитории этот исполнитель — и по темам, и по сюжетам, и по музыкальному сопровождению. В его репертуаре оставались годами вещи, созданные давным-давно.

От мягкой иронии и неназойливого юмора он легко переходил к чистой лирике. Затем мы слышали в его устах печальные интонации драмы, в которой иногда певец был действующим или страдающим лицом, а иногда только «сказителем». Отсюда недалеко до произведений эпических и трагических, и они занимали свое место в программах певца…

Я сказал «певца»? Но назвать Вертинского вокалистом было бы неверным. И дело тут не только в подмене живого голоса звучанием микрофонного усилителя. Наш артист не стремился использовать полностью возможности радиоусиления. Конечно, он прибегал к речитативу. Не менее часто исполнитель, обладавший идеальным слухом и чувством ритма, говорил текст песни, так сказать, параллельно с аккомпанементом. Голос и мелодия совпадали лишь в некоторых опорных, что ли, моментах звучания. И тем более производили впечатление на слушателей короткие такты кантабиле и неожиданного тремоло — в тех редких местах, где Вертинский прибегал к ним, например в финалах песен или эмоционально значительных частях фабулы. Кто слышал, как наш артист умел вызывать волнение слушателей, внезапно усилив голос, придав ему трагическую тональность, никогда не забудет этого искусного и трудного приема. Я уже говорил о выразительности его рук. В такие мгновения жесты делались широкими и смелыми. Они словно гипнотизировали нас, работая, так сказать, синхронно с выросшим внезапно звучанием голоса. И это впечатляло, тем более что, повторяю, возникало внезапно и неназойливо…

В редкой из песен наблюдали мы подобное форте. Вертинский знал меру в своем искусстве. Но его финалы волновали людей безошибочно.

А какова была тематика песен? В начале века у нас стал модным эпитет «интимный». Интимный театр (в Петербурге), жанр интимных песен у многих певцов и певиц — из них многие выступали под собственный аккомпанемент на фортепиано или на гитаре; интимные рассказы — разновидность художественного чтения, впоследствии столь талантливо развитого и усовершенствованного артистом А. Я. Закушняком. Очевидно, в этом было «веяние эпохи»: с одной стороны — складывались основы подлинного эстрадного искусства (ибо до тех пор процветала эстрада массового и дешевого шантанного типа); а с другой стороны — стремление отгородиться от искусства чрезмерно, с точки зрения деятелей новой формации, яркого, например пародийного. С легкой руки театра «Кривое зеркало» пародия воцарилась повсюду. И далеко не всегда она была на высоте по объектам пародии, по стилю и выполнению и т. д. Вот почему интимные «полутона» привлекли и авторов, и артистов, и публику.

Вертинский до конца своих дней (он скончался в 1957 г. в Ленинграде на гастролях) был привержен именно к полутонам. Даже его форте и трагические моменты в песнях звучали мягко.

Надо сказать, что у другого автора, композитора и исполнителя (единого в трех лицах) зрители не стали бы принимать ни этой тематики, ни этой старомодной манеры изложения, ни этого устаревшего к середине века лексикона. Ведь Вертинский сохранил в 50-х годах вещи, которые пел в дореволюционных сезонах! И это нравилось аудитории повсеместно: самые разнокалиберные аудитории в столице и на периферии внимали ему на концертах, в которых он представал перед публикой по два отделения кряду, то есть пел по тридцать — сорок вещей!

Разумеется, он пополнял и расширял репертуар. Отклики на события и явления современные шли рядом с произведениями, я бы сказал, ветхими. И все имело успех. Редчайший случай в практике эстрады вообще, где все так быстро стареет и выходит из моды. Чем это объяснить? Думаю, каждая из песен, которая оставалась в концертах, была построена на жизненном явлении, в той или иной мере интересном для слушателей. Любовь, особенно несчастливая. Воспоминания. Надежды. События общественной жизни, отражающиеся на существовании автора. А наряду с этим — забавные случаи…