Виктор Ардов - Этюды к портретам

Для чего я пересказал здесь эту известную всем ситуацию? А для того, чтобы обрисовать почву, на которой не стесняемый ничем, наоборот, поощряемый расстановкой сил темперамент Раневской расцвел с небывалой силою. Вот где артистка развернулась в роли старой барыни. Зрители часто аплодировали Фаине Григорьевне среди действия. Еще чаще смеялись. Над чем? Над контрастом между ожиданиями разорившегося генерала и действительным положением дела. Да, такую бабушку-тетушку никто не ждал. Ее короткие реплики-приказы, насмешки, укоры веселят зрителей. Но Бабулинька не шутит: она досадует, сердится, издевается над окружающими согражданами. Барский лексикон провинциальной тиранки кажется в наше время забавным. Грубость по отношению к зависящим от нее людям тоже воспринимается как шутовство. А Раневская воспроизводит этот забавный ныне диалект очень похоже, потому что ее темперамент подчеркивает основу всего: «Моему ндраву не препятствуй!»

Но Достоевский со свойственным только ему прозрением — и остроумием, позволим себе добавить, — усилил образ Бабулиньки, безмерно придав старой деве семидесяти лет внезапно вспыхнувший в ней азарт. Всего можно было ждать от Бабулиньки, но только не этого: она пристрастилась к рулетке! Леди и джентльмены обычно скрывают, пока могут, растлевающие их и неприличные волнения при игре. А наша старуха сразу же обнаруживает тот накал алчности, обманутых надежд и упрямства за зеленым столом, какие охватили ее, как только она усвоила правила, по которым осуществляется бег шарика по ячейкам с цифрами. Может быть, впервые за свою долгую жизнь старуха встретилась с чем-то, что не подчиняется ее воле: шарик падает не туда, куда мысленно приказывает ему Бабулинька, а по своему усмотрению, если позволено будет так выразиться… Нет, не простая алчность заставляет старуху не отходить от рулетки. Денег у нее хватает, вернее — хватало, пока она не проигралась именно тут. Бабулинька испытывает волнение азартного человека (кто бы мог подумать, что в этой «старой девке», по определению, принятому в XIX веке, дремлет страстный игрок?..). Ее одолевает желание отыграться — чувство, также знакомое истинным игрокам. Она хочет отъехать в своем кресле от зеленого стола победительницей. И потому, к удивлению всего разноплеменного общества, часы проводит в игорном доме. Мы наблюдаем Раневскую подле стола не столько говорящую, сколько — в тревожных паузах, когда вертится и жужжит зловещий аппарат и с негромким стуком катится по зеленому полю шарик, приносящий кому-то радость, а кому-то огорчение. Но эти паузы артистка наполняет таким волнением, таким обилием скрываемых эмоций, разнообразных дум и надежд, что они говорят не меньше, чем отрывистые и резкие приказы и оскорбления всех и вся, составляющие лексикон Бабулиньки.

Не знаю артистки, которая обладала бы лучшими данными для исполнения этой роли. Вот где развернулись все способности Раневской. Как всегда, она выросла над партнерами, но тут она встала рядом с великим автором. О Раневской в «Игроке» надо сказать: она играет конгениально Достоевскому.

Сентябрь 1974

Дорогая Фаина Григорьевна!

Я сдержал свое слово и позвонил Вам на другой день, после того как смотрел Вас в «Шторме». Но Вы уже ушли, и рассказать Вам, как мне понравились Вы в роли этой страшной женщины, мне не пришлось. И тогда я решил изложить Вам свои впечатления письменно. И вот почему: телефонные разговоры расточаются во времени и в пространстве. Провода не сохраняют беседы, которую они передавали. А Ваша игра стоит того, чтобы оставить по себе более существенный след, нежели несколько вздохов по проводке… К тому же нынешние рецензенты писать об актерах разучились, да и не принято нынче с душою описывать отрицательных персонажей. Вот я и задумал отнять у Вас время на чтение нижеприведенных строк.

Прежде всего меня приятно поразило, как Вас знают и любят зрители. Когда Ваш партнер (который вместо умного и опытного чекиста почему-то играет пижона тех лет) сказал в дверь за сцену: «Введите арестованную!» — по залу прошло движение. Это люди сообщали друг другу, что сейчас Ваш выход. А они Вас ждут. (Кстати, контролерши в фойе, еще пока шел 1-й акт, сообщили мне, сколько времени осталось до Вашей сцены, и заявили, что они и сами каждый раз входят в зал, чтобы поглядеть на этот эпизод.) Ну, что Вас встречают аплодисментами — это Вы и сами знаете.

Я с интересом ждал, когда Вы повернетесь лицом к зрителям, так как неуклюжая фигура в полушубке и вязаном платке, появившаяся на сцене «задним ходом», только заинтриговывала, но не давала представления о внешнем облике героини. И вот Вы повернулись. Прежде всего поразили красные от мороза руки, негнущиеся пальцы, стихийная, я бы сказал, грубость всего облика. Затем мы услышали голос…

Я-то давно знаю за Вами это свойство: уметь отказаться ото всяких кокетливых украшений, которые так дороги всем почти актрисам. Вы умеете насытить основным характером персонажа все его проявления на сцене: и голос, и жесты, и повадки, и даже самый ход его мыслей, открытый зрителям до такой степени, словно они участвуют в этом процессе. В данном случае с первой фразы стало ясно, что перед нами — существо, стоящее на чрезвычайно низком уровне развития. Неважно, что эта баба хитра, что она богата. Все равно это вместилище самых диких и самых своекорыстных инстинктов. Она — враг человечеству. Самим своим существованием она вредит людям. (Пожалуйста, не думайте, что тут я собрался объяснить Вам Вашу роль: наоборот, Вы своим исполнением показали мне эту бандитку с предельно ясной характеристикой — индивидуальной и социальной. Я только пересказываю Вам свое впечатление.)

И вот начался Ваш диалог с чекистом. Реплик много, и у автора они не так-то уж блестящи. Завсегдатай кулис, я явственно слышу отличные «отсебятины», которыми именно Вы украсили пьесу.

Вы продолжаете лепить образ Вашей героину. Ни одно движение рук, ни одна ужимка лица — ничто не пропадает впустую. Каждое Ваше движение обогащает нас новыми сведениями об этой Машке… И какая страшная (извините за повторение) баба вырастает перед зрителями! Ее глупые и мелкие хитрости в дуэли со следователем, ее тяжелое дыхание, которое как-то органически вяжется с бессмысленными уловками этого поединка, взгляд — то тревожный, затравленный и через секунду — почти торжествующий (когда ей показалось, что она «опутала» следователя), обыденные движения рук, расстегивающих полушубок, утирающих нос, поправляющих платок, смена тембров в речи — все. все обращается в богатую палитру красок, которыми Вы пишете портрет Вашей героини!..

Когда под полушубком оказывается платье из блесток — пошлая роскошь бывшей владелицы, наверное и не артистки даже, а шансонетки, то есть доступной красавицы из кабака, — это не только смешно, но и в высшей степени типично, как для самой Машки, так и для эпохи, в которой данная Машка жила и действовала. Вместе с горестною репликой о граммофоне, который также выменян у «артистки», но «не поет», платье удивительно точно переносит нас в 19-й год. Такая деталь (тоже, думается, Ваша собственная, а не от автора) куда убедительнее музыки к спектаклю, повторяющей «на соседних нотах» революционные песни тех лет.