Абдижамил Нурпеисов - Долг

Ауэзов не искал легких путей в творчестве. Он поставил перед собой сложную задачу. Он учил и писал, что человек во всей объемности его психики еще слабо сегодня показан литературой. Сетовал на то, что литература отстает от жизни. Ему казалось, что писатели «работают, словно скупясь, вполсилы». Не удовлетворяли его и образы современников, выведенные в казахской прозе. Он хотел показать современного человека во всей многогранности его гражданского, нравственного, психологического, интеллектуального облика в труде, в быту, в горении и сложных взаимоотношениях с окружающим миром. Создание образа подлинного героя, глубоко и ответственно мыслящего о своем времени, стало смыслом творческой деятельности писателя. И после завершения «Пути Абая» он сразу взялся за работу над новым романом, последним произведением своей жизни. Работал напряженно. Обуреваемый новой идеей, сделался еще более беспокойным, страстно ищущим, любознательным ко всему, что касалось жизни современников.

Несмотря на свои немолодые уже годы, он часто ездил по аулам чабанов Южного Казахстана. Видя недостатки, говорил о них резко, остро, по существу. Злило его равнодушие, леность, беззаботная сытость духа некоторых местных руководителей. «Нестерпимы условия, в которых живут и трудятся чабаны и их семьи на отгонных пастбищах. У нас в республике часто проходят совещания по животноводству, разгораются страстные споры о том, как увеличить поголовье скота. А вот подумать о чабанах, о ликвидации диких азиатских уголков — без школ, книг и газет, без магазинов, бань и больниц, без сколько-нибудь терпимых жилищ — об этом мы подумать никак не соберемся», — выступил он однажды со свойственной ему прямотой в центральной печати. Оставалось ему жить-то мало, какие-нибудь считанные дни. Может быть, он чувствовал это. В эти дни он жил очень наполненно и активно, старался, насколько позволяло пошатнувшееся здоровье, побывать везде и всюду, видеть глазами будущего героя своей книги, видеть как можно больше, объемно, вникать и осмысливать все аспекты жизни. И он ездил по аулам, бывал в самых отдаленных уголках на юге. Помнится, как он, превозмогая боль, с карандашом и записной книжкой в руке слушал людей. Иногда, неожиданно встрепенувшись, он оживлялся ненадолго, вступал с кем-нибудь в спор, соглашался или отрицал...

Однажды он встретился с чабанами крупного колхоза. Встреча состоялась за аулом на бугре, где сидели чабаны, ожидая любимого писателя. Не заставляя долго ждать, появился и он. Шел он радостный, с сияющей улыбкой на усталом лице, наклонами головы он отвечал на приветствия собравшихся. Прошел на середину, на ковер и сел по-восточному, поджав под себя ноги. Обвел взглядом притихших людей и, как всегда слегка покашливая, заговорил:

— О люди! Может быть, отличает меня от вас лысина ученого мужа, а во всем остальном — в думах и помыслах своих — я вместе с вами!

И действительно, тут он был другим человеком, не похожим на изысканно интеллигентного писателя. Теперь он скорее всего походил на древнего мудрого старца Востока, проведшего всю свою жизнь в этой степи, среди вот этих простых и честных людей.

На долю его выпала нелегкая судьба. Чего скрывать, бывали годы в жизни писателя, когда он оставался в плотном кольце одиночества. Единственным спасением было для него то, что в трудные минуты он неизменно выбирал себе трех верных спутников: труд, терпение и упорство.

Человечество помнит немало подвигов, заслуживших благоговение потомков и ставших для них примером подражания. Могут исчезнуть цветущие города под копытами коней завоевателей, могут исчезнуть языки под прессом каких-то безжалостных социальных ситуаций, бесследно кануть в прошлое, раствориться в бездонной пучине другого языка, языка более могущественного народа. Все это может случиться, но благородные подвиги человеческого гения не померкнут никогда в сознании людей и, как Млечный Путь в истории человечества, будут сиять из глубины далеких веков. Когда Магеллан открывал новые земли, а старец Галилей упрямо повторял даже под страхом пыток свое ясновидящее «а все-таки она вертится», — бесспорно то, что с ними были эти великие спутники истинных мужей науки и литературы — труд, терпение и упорство .

Когда писатель идет трудной дорогой, выбирает себе трудную судьбу, он должен быть сильным и мужественным. И он непременно добьется победы. Этому учил нас Мухтар Ауэзов, учил тех, кто избрал судьбу писателя и идет писательской тропой, взвалив на плечи всю боль, гнев, радость, страсть, порыв, дерзания и мечту человечества .

Говорить о писателе всегда представлялось мне трудным. Еще куда ни шло, когда это твой товарищ по перу, зачастую просто друг, с которым связывает тебя общность творческих забот и мыслей. А когда, к ужасу твоему, оказывается вдруг перед тобой великан с нахмуренными бровями, с острым, насквозь пронизывающим взглядом, и к тому же смотрит он со своей пугающей высоты на тебя сверху вниз, смотрит с явным неодобрением, будто угадав твое намерение... Вот тогда поневоле теряешься. Ты уже знаешь безумие своего поступка, ты осознал всю нелепость своего положения, готов отступить. Теперь у тебя остается одно скромное желание: поделиться с людьми своим потрясением, вызванным соприкосновением с великим писателем русской и мировой литературы. И смысл всего твоего путаного объяснения может свестись, в сущности, к повторению лишь одной бесхитростной истины: нельзя объять необъятное.

Но при этом невольно убеждаешься в том, что никаким способом не можешь заставить себя забыть о нем. В самом деле, возможно ли вообще забыть о таком не вмещающемся в воображении, неохватном явлении природы, наподобие, скажем, горы, возвышающейся над миром, с любого конца земли напоминая о себе? В силу своей необъятности она всюду оказывается на твоем пути и призвана будоражить умы, волновать чувства.

И поэтому все наши помыслы обращены к нему, и все мы думали и думаем о нем. Думали и думаем, в частности, о том, что в истории человечества он был одним из немногих людей, духовную власть которых не перестаем ощущать мы всегда и всюду. Вряд ли отыщется сейчас такой уголок на земле, где люди в своих лучших устремлениях и начинаниях не испытали бы его благотворного воздействия на формирование своих воззрений и нравственных принципов. И нет, пожалуй, человека, душа которого, будучи открыта прекрасному, в своем благородном порыве прямо или косвенно не ощущала бы духовной связи и общности миропонимания с ним. Не будет преувеличением, если скажу, что в творчестве Толстого кроется нечто роднящее его с небесным светилом — некая животворящая сила, сквозь толщу слоев атмосферной массы проникающая во все уголки планеты. В такой же мере произведения Толстого, преодолев языковые, социальные и иные барьеры, еще при жизни писателя завоевали малые и великие народы независимо от уровня их развития, неся с собой самую благотворную, гуманистическую идею. И сами люди, влекомые неудержимым ответным стремлением, тянулись к нему, к словам, мыслям и чувствам, так же как к нравоучениям великого правдоискателя земли русской. По мере роста его всемирного авторитета росли и ряды поклонников писателя, охватывая народы, страны и континенты.