Брассай - Разговоры с Пикассо

Он долго говорит так – резко и горько. В его обвинительной речи слышатся отголоски его почти ежедневных споров с Элюаром на горячую тему, которая сегодня занимает их умы больше всего остального. «Я как сейчас вижу этих жалких идиоток, – говорит Элюар, – стучащих зубами от страха под хохот толпы. [59]Да, они не продавали Францию… И уж, во всяком случае, не читали никому мораль. А между тем бандиты, эти волки в овечьей шкуре, спокойно смылись. А некоторые и вообще, пользуясь безнаказанностью, как ни в чем не бывало сидят себе дома, готовые при случае снова проделать тот же трюк…» Брошенное Пикассо словцо «понимай как хочешь» стало заголовком одного из стихотворений Элюара, в котором он обвиняет судей, карающих наобум и оправдывающих с возмутительной снисходительностью…

Через несколько дней открывается выставка моих рисунков в галерее «Рену и Коль». Уходя, я спрашиваю у Пикассо, правда ли, что он поссорился с Рене Колем?

ПИКАССО. Поссорился? Нет. Просто мы немного охладели друг к другу, но это не помешает мне прийти на вашу выставку… Но в том, что касается вернисажа, на меня не рассчитывайте. Вернисажи нагоняют на меня скуку…

Тем временем появляется группа испанских художников. Они часто приходят к Пикассо: Мануэль Анхелес Ортис, Эрнандо Виньес, Педро Флорес, Кастанье, Хоакин Пейнадо – это все его старая гвардия. Пикассо знает их лет двадцать, как и Франсиско Бореса, который редко здесь появляется. Из самых молодых мне доводилось встречать у Пикассо Антони Клаве, скульптора Ла Торре и Ксавье Вилато, племянника хозяина. Все испанские художники-республиканцы стали ему как родные; он считает себя их духовным отцом. Однако ни одному из них он ни разу не дал никаких советов по живописи или ваянию. В этой области, полагает он, каждый должен действовать как умеет. Я ухожу, со мной идет Пейнадо. Он знает Пикассо с 1924 года.

ПЕЙНАДО. В том году Пикассо был на Осеннем салоне, где выставлялось одно из моих полотен. Он остановился перед ним и сказал Ортису, который его сопровождал и был представлен ему Мануэлем де Фалла: «Эта картина безусловно написана испанцем». – «Это Пейнадо. Я его знаю», – заметил Ортис. «Так приведите его ко мне», – сказал Пикассо. Так я с ним и познакомился. И до того, как в его жизнь неожиданно вторгся Сабартес, бывал у него очень часто. А потом уже значительно реже. И то, что я был тесно связан с Сабартесом, мне не помогло: он простер свою преданность Пикассо до того, что не подпускал к нему даже друзей… Однажды я хотел привести на улицу Гранд-Огюстен нескольких американских знакомых и позвонил ему. «Приходите, если хотите, и приводите своих приятелей, – ответил он, – но увидите вы только меня…» – «А почему я не увижу Пикассо?» – «В настоящее время он работает у Лакурьера и по утрам не бывает дома…» На следующий день я пришел в мастерскую с друзьями. Пикассо действительно не было видно. В полдень Сабартес исчез. Вдруг слышу, как кто-то переговаривается вполголоса. И раздается громкий голос Пикассо: «Нет-нет, я хочу видеть своего друга Пейнадо!» Он выходит к нам, и мы обнимаемся. Хозяин был весьма любезен и со мной, и с теми, кого я привел…

Мы продолжаем говорить о Сабартесе, о той неблагодарной роли, которую он преданно и с радостью согласился играть при Пикассо, невзирая на горечь и досаду окружающих: оберегать то, что было для Пикассо самым ценным – его время. Чтобы защитить гений своего друга, он превратился в ангела-хранителя, в тюремщика поневоле. Исполняя эту неприятную должность, он с трудом отличал искренность от лести: та симпатия, которую ему демонстрируют, относится к нему лично или к «заступнику и ходатаю», в которого от превратился? Отсюда и его подозрительность, его недоверие даже к друзьям…

Этим вечером я отправляюсь на поиски нескольких фотографических элементов для моих декораций. Со мной идут Жильберта и Андре Вирель, молодой полковник секретных войск. Мне бы хотелось найти танцевальную площадку, где на вывеске значилось бы одно слово – БАЛ. Но они все называются или «Бал у Джо», или «Бал “Времена года”» или еще как-нибудь. На левом берегу Сены того, что я искал, не нашлось. И только к полуночи я наконец нашел нужную вывеску недалеко от Бастилии, в грязном переулке Тьере, на задах улицы Липп. Но мне не хватает еще кое-чего для сцены убийства в балете «Рандеву». Глубокой ночью мы оказались в Ла-Виллетт. Необычный подъемный мост на улице Криме, перекинутый над стоячими водами канала Урк, его устрашающие черные колеса, вздыбленные словно для казни – это как раз то, что мне нужно…

Приближается день моего вернисажа. В прошлое воскресенье я был у Превера. Он закончил стихотворение, посвященное моим рисункам, и читает его мне… В метро, перед тем как передать стихотворение издателю, я перечитываю этот фрагмент:

Этим утром на двух тележках я отправляю свои рисунки в галерею, на Фобур-Сент-Оноре. Потом забегаю к Пикассо: мне хотелось его поблагодарить. По сути дела, это он был организатором моей выставки. Но он еще в постели… Сабартес занят одним деликатным делом… Второй после Божества хозяин этого огромного барака, каковым является логово Пикассо (Бато-Лавуар номер два), со своего командного пункта отдает приказания Марселю и Инес:

– Если придет барон Молле, ему надо сказать, что Пикассо ушел… Если придет американка, закройте ее в мастерской, чтобы она на него случайно не наткнулась… Но если же явится издатель Б., его надо тут же впустить: Пикассо его очень ждет…

А мне Сабартес объясняет:

– Тут одна американка, леди Эбдай, жаждет видеть Пикассо… Коллекционирует впечатления… И с ней – барон Молле, в качестве сопровождающего лица… Как и прочая такого рода публика, она ходит сюда, чтобы было о чем рассказать своим приятелям в Нью-Йорке. Чтобы они обзавидовались, когда она объявит: «Я только что из Европы. Там я видела Папу, посетила Помпеи, Эскуриал, Версаль и забежала к Пабло Пикассо…»

Во второй половине дня я размечаю в галерее, как следует развесить мои рисунки. Входит незнакомый человек. На лице – едва заметные усики, одет в габардиновое пальто, легкая фетровая шляпа надвинута на глаза. Он ходит между рисунками, разложенными прямо на паркете, и, обращаясь к молоденькой продавщице, говорит: «Я покупаю вот это…» Пьер Коль знакомит нас. Он называет имя посетителя: Дюнуайе де Сегонзак. Вскоре заходит еще кто-то и покупает два рисунка. Это г-н Блезо, очень известный собиратель книг. Выставка еще не открылась, а три экспоната уже проданы…