Брассай - Разговоры с Пикассо

На секунду показывается Пикассо. Вид у него затравленный. Он обращается к Сабартесу и повторяет: «Следователь…», «Следователь…», «В четыре часа я должен быть у следователя… Ты обязательно должен пойти со мной… А что, если позвонить П., чтобы он тоже пошел с нами? Он там пригодится… Ты знаешь, я не люблю ходить один к следователю…» Следователь! Должно быть, снова всплыла та фантастическая история о краже статуэток из Лувра, когда после ареста Гийома Аполлинера обвинение пало на Пикассо и ранним утром его доставили на допрос. Он панически боится властей и, получив повестку в суд, совершенно теряет самообладание…

Сфотографировать я могу лишь одну статуэтку из обожженной глины, остальные он не успел для меня приготовить. Сделав снимки, разговариваю с Сабартесом. Я только что прочитал его недавно вышедшую книгу: «Портреты и воспоминания». Чтение очаровывает своей обескураживающей и, я бы сказал, методичной, намеренной хаотичностью. Как верный пес, вертясь волчком и прыгая у ног хозяина, радостно следует за ним повсюду, так и Сабартес на одной и той же странице мечется между Барселоной конца века и толчеей здешней прихожей, с ее несмолкающим телефоном, Марселем, объявляющим о новых посетителях, и грудами почты Пикассо, которую следует открыть, прочитать и рассортировать… Мне нравится, что этот человек, обретя свое божество, не погрузился в безмятежное, безоговорочное обожание, а попытался взглянуть на свой предмет критически, описывая причуды художника в довольно язвительном тоне… Он, не стесняясь, вытаскивает наружу все противоречия, сомнения, странности, перепады настроения и слабости, собственно и составляющие обаяние и притягательную силу мастера… С нескрываемой горечью автор намекает на ссору, из-за которой их дружба прервалась больше чем на год… Скромная биография, целью которой было нарисовать портрет Пикассо, оставила нам между строк также и портрет самого Сабартеса: несмотря на крайнюю сдержанность, с какой написана книга, это, по сути, его автопортрет. Она обнажает его обидчивое смирение, горделивую застенчивость, намеренное затушевывание себя как безропотного свидетеля, упорно не желавшего навязывать Пикассо свое мнение.

Я поздравляю его с выходом в свет этого живого и незаменимого свидетельства.

САБАРТЕС. Так вы прочли историю моих портретов? Пикассо сам подталкивал меня к написанию книги. Это было в Руайяне, в минуту вынужденного безделья и уныния: он посоветовал мне работать, писать… Тогда же мне и пришла мысль взять в качестве стержня повествования историю о том, как Пикассо писал мои портреты. Судьба распорядилась так, что всякую пору моей жизни рядом с ним он отмечал моим портретом… Ну и какое у вас впечатление? Я жду ваших критических замечаний!

БРАССАЙ. Единственное, в чем я могу вас упрекнуть, так это в том, что вы ничего не рассказываете о любовных историях Пикассо… Ни слова о его женщинах… Их словно и не существовало вовсе. Но ведь ваша сдержанность ощутимо искажает сами факты, изложенные в книге. Вы описываете путешествия одинокого Пикассо и заставляете читателя сопереживать его горькой судьбе, хотя на самом деле он никогда не был один… И это все меняет. Почему вы ничего не сказали о женщинах? Ведь вы же признаете важность той роли, которую они сыграли в его жизни, в его творчестве? И ваше положение таково, что вы могли бы рассказать о них лучше, чем кто бы то ни было…

САБАРТЕС. Положение слишком удобное… Поэтому я и должен держать рот на замке… Для меня этот сюжет заказан… К тому же я ведь и не знаю, чту Пикассо, в глубине души, думает о женщинах и о любви… Можно подумать, что он делится со мной всем, доверяет мне свои самые сокровенные мысли… Не заблуждайтесь на сей счет! Ничего подобного! Когда мы остаемся один на один, то разговариваем очень мало… Весьма наглядная картинка одиночества вдвоем. Что же до любовных историй, то могу лишь констатировать благое воздействие, которое они оказывали на искусство Пикассо: синусоида его творчества полностью совпадает с синусоидой любви… И так ли уж нужно говорить о женщинах? Выстраивать цепочку из тех, кто что-то значил в его жизни? Я не думаю. Женщины приходят и уходят… А творчество остается…

Входит Пауло, сын Пикассо. Он живет в Швейцарии. Я смотрю на мальчика. Он очень похож на мать и почти совсем не похож на отца.

Недавно я ужинал с Жильбертой в ресторане «Куполь» на Монпарнасе. И в этом огромном кафе, среди посетителей, сидящих за столиками перед блюдами раков и даров моря, я заметил Анри Матисса с клетчатой каскеткой на голове, в компании с красавицей Лидией. Он был в благодушном настроении и ел с большим аппетитом…

АНРИ МАТИСС. Мы пробудем в Париже еще недели две… Я вспоминал о вас, и мне хотелось бы, чтобы вы пришли ко мне – на бульвар Монпарнас… Перед тем как уехать с юга, я сказал Лидии: «Прошлым летом, когда Брассай был у меня в Вансе, ему очень понравилась шапка из войлока, которые делают румынские пастухи… Надо отвезти ему такую в Париж… Положите ее в чемодан…» Вы примеряли, вам очень шло. Мягкий цвет материала очень удачно оттеняет блеск ваших черных глаз… Вам надо сделать собственную фотографию в этой шапке…

Я поблагодарил его за заботу, хотя и слегка удивился: будучи в Вансе, я не высказывал ни малейшего желания обзавестись таким странным головным убором. Однако, чтобы его не разочаровать, я пообещал зайти за шапкой. «Я сделал вам предложение, – сказал он, когда мы расставались, – воспользуйтесь им!»

Сегодня во второй половине дня я иду к нему – в дом № 132 по бульвару Монпарнас. Господь знает, знаком ли мне этот дом! По удивительному совпадению, именно здесь живет Жильберта… Из ее окон можно видеть, как Лидия развешивает на длинной бечевке влажные рисунки Матисса… Иногда вся его кухня оказывается увешанной этим странным бельем на прищепках… В первый раз я попал сюда лет десять назад: пришел, чтобы сфотографировать Матисса с его птицами, по большей части редкими. Хозяин развлекался тем, что просовывал в клетку на выбор двум «труженикам» шерстяные нити в тонах своей палитры, из которых они, с помощью клювов, ткали крошечные коврики «Матисс».

Русская красавица провела нас в большую комнату, где несколько месяцев назад, во время моего предыдущего визита, Матисс, лежа в постели, вырезал из цветной бумаги фигурки, вызывающие в памяти Океанию… А Лидия тут же развешивала их по стенам…

АНРИ МАТИСС. Воспоминания о путешествии на Таити пришли ко мне только теперь, пятнадцать лет спустя, в форме неотвязно присутствующих в голове образов: кораллы, морские звезды, рыбы, птицы, медузы, губки… И любопытно, не правда ли, что все это волшебство моря и небес в ту пору меня совершенно не возбуждало? Я вернулся с островов с пустыми руками… Не привез даже фотографий… А ведь я купил очень дорогой аппарат. Но, оказавшись там, стал сомневаться: «Если я начну снимать все, что увижу в Океании, – рассуждал я, – то у меня останутся только эти жалкие, плоские картинки. И они помешают моим впечатлениям идти в глубину…» Как мне теперь кажется, я был прав. Гораздо важнее впитывать впечатления, чем пытаться запечатлеть увиденное.