Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

– Верно говорить-то… проспися ступай!

Александр только покосился на кричавшего.

– Такой лютости, как у нашего брата, ни в какой земле не видать. И Китеж тот невидимый будя, покуда от зверьства своего не отступим, и даже тропы к ему не сыскать. О том в летопости сказано, а зашита та летопость в книгу Голубиную, а книга та весом в полтора пуда, запирается винтами. А лежить та книга промеж Нижнего и Козмодемьянска в горе зарытая…

Гаснут огоньки на берегу. Варвара лежит, обняв сопящую во сне дочку, глядя в небо.

Подходит Александр, валится на траву, встряхивает мокрой головой.

– Лихоманка его крутить… – ворчит Парамоновна. – Чего телепаешься туды-сюды, спать не даешь…

– Ужасно как выпить хочу. Хужей лихоманки…

– Возьми вон в корзинке, наливочка у меня с собой, разговенная… Охальник, а поешь больно пронимательно.

– Дотерплю… – вздыхает он. – Причаститься хочу завтре… А уж после, видно, запью.

Парамоновна укоризненно качает головой:

– Жидов-то зачем хвалил? Срам какой… Они же Христа нашего распяли.

– Дак он сам-то кто был, Исус? – сердито отвечает Александр. – А апостолы все двянадцать? А Богородица?

С перепугу Парамоновна садится, оглядываясь по сторонам, крестится:

– Да ты очумел! Ай он не русскай?

– Где оно все было-то? В какой такой стороне?

– У святом граде Ерусалиму, – с готовностью отвечает она.

– Тама жиды живуть, и царство у их жидовская.

– Богородица, что ли, жидовка? Энтого никак быть не можеть…

Не дождавшись ответа, она ложится, охает, переворачивается на другой бок.

– Ах ты Господи! – вздыхает она. – Я-то, дура, чаяла, что они его за нашу веру православную… А выходить, свои своего, да гвоздями! Ну, энто мы видали, энто по-нашему…

В полутьме храма слышен голос псаломщика, читающего часы. Время от времени его заглушает пение:

– Преподобный отче Серафиме, моли Бога о на-а-ас…

Толпа течет к возвышению, на котором стоит иеромонах возле серебряной раки с мощами угодника.

Палашка задыхается, плачет. Александр берет Палашку у Варвары, сажает на плечи.

По ступенькам поднимаются Парамоновна с Нюркой, встают на колени, прикладываются к раке. Иеромонах читает молитву:

– Угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся, буди врач рабы твоея Анны, воздвигни ея от одра болезненна…

Он накрывает Нюрку воздухом, крестит.

Несут молодого парня с гноящимся лицом, с тяжелыми, неподвижными ногами, поднимают его по ступенькам. Старуха мать колотится головой об раку:

– Помози, батюшка преподобный, надёжа наша!

Парня переворачивают, подносят лицом к раке, он прикладывается.

Варвара взбирается по ступенькам. Александр протягивает ей Палашку.

– Звать как?

– Палагией, отец…

Варвара, в слезах, припадает к раке.

В огромном переполненном соборе стоит туман от свечей и ладана, от человеческих испарений. Все пространство залито золотистым светом. Хор начинает “Херувимскую”, по толпе пробегает вздох.

Варвара шепчет слова псалма, утирая слезы, – никогда еще ей не приходилось видеть такое столпотворение народа, таких важных попов, такую красивую службу.

Выносят Святые Дары. Потир с вином несет древний белобородый архиерей.

– Великого господина нашего государя императора Николая Александровича Всея России да помянет Господь во царствии своем…

Сзади в толпе раздается судорожный крик. Варвара оборачивается.

Нюрка, крестница Парамоновны, отбивается от мужиков, которые пытаются ее утихомирить. С перекошенным лицом она колотится в конвульсиях, кричит, лает. Рядом суетится Парамоновна.

Все покрывает бас дьякона:

– Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы…

В тени под липами Варвара с дочкой сидят на траве. На платке разложена нехитрая снедь. Вокруг неторопливо движется толпа.

– Господи, благодать-то какая! – вздыхает Варвара. – Сейчас кваску напьемся – и до дому, к тятьке. Кушай, ягодка, кушай на дорожку…

У трапезной послушник в белом подряснике торгует квасом.

– Налей, батюшка, на копеечку, – просит Варвара.

– Архиерейский квасок, на меду, – ласково говорит послушник. – Такого, как у нас, нигде не сыщете.

Варвара видит, как люди с разных концов устремились на площадь к собору. Странников как ветром сдуло с лужайки. Безногий нищий на тележке мчится, петляя между бегущими.

Из дверей собора выходят священники. Несут большую икону.

– Вишь, Палашка, – говорит Варвара. – Батюшка старшой вышел. Должно, крестный ход будя, поглядим…

– Война открылася, – объясняет послушник. – Государев манифест читают.

– Матерь Божия, спаси и сохрани! – крестится Варвара. – С туркой, что ли, война?

– С германцем.

Вся площадь запружена людьми. Толпа слушает в напряженном молчании. Всхлипывают бабы, крестятся старики.

На ступенях собора белобородый архиерей в очках читает манифест:

– …В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага. С глубокою верою в правоту нашего дела и смиренным упованием на всемогущий промысел, мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска наши Божие благословение. Дан в Санкт-Петербурге в двадцатый день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, царствования же нашего двадцатое. Николай…

Архиерей дрожащей рукой снимает очки, лицо его залито слезами. Дьякон поднимает орарь, громовой голос летит над площадью:

– Спаси, Господи, люди твоя…

Толпа валится на колени.

– …Победы над супротивныя даруя…

Появляется трехцветный флаг. Немолодой господин в пенсне взбегает по ступенькам, размахивая флагом перед толпой.

Как только смолкает молитва, раздаются крики:

– Бей немца!

– Да здравствует Россия!

– С нами Бог! За Русь святую!

– Государю императору ура!

“Ура!” подхватывает вся площадь. Где-то запели гимн. Низкий голос дьякона вплетается в хор:

По дороге идет сильно поредевшая толпа богомольцев. Варвару обгоняет телега с мужиками. Один из них лежит, подпирая голову рукой. Варвара узнала Александра.

– Вишь, бабенка знакомая! – засмеялся Александр. – Все грехи отмолила? А я, вишь, пострадать хотел, святости набраться, ан не вышло, загулял я с ими, злодеями…

Варвара молча шагает за телегой.

– А пойду-ка я лучше на войну, – рассуждает Александр, ни к кому не обращаясь. – Може, и я на чего-нибудь сгожуся. Авось завалю германца, какой пожиже.

– Он тебе живо обротаеть…

– И на колбасу!

Мужики хохочут. Александр улыбается Варваре:

– Тоже не худо. Обратно сказать – кому я нужон? Невелик убыток… А тама я еще кренделей-то наваляю, пущай ружье дадуть.