Владислав Отрошенко - Гоголиана и другие истории

Так была написана песнь шестнадцатая, входящая в «Книгу Катулла Веронского» – бесценное сокровище мира.

В детстве Катулл был очень любознательным мальчиком. Бывало вытянет руку вперед, раскрутится волчком, зажмурив глаза, потом останавливается и спрашивает у бабки Петронии:

– А что в той стороне света, бабушка?

– Там Этрурия, внучек, – отвечает Петрония ласковым голосом. А сама думает: «Чтоб тебя черти съели! Уже целый день крутишься!»

– А за Этрурией что? – продолжает Катулл.

– За Этрурией Рим, сынок.

– А за Римом?

– Море.

– А за морем?

– Сицилия, Катуллушка.

– А за Сицилией?

– Опять море, милый.

– А за опять-морем?

– Африка.

– Ну хорошо.

Катулл снова раскрутится как следует и снова спрашивает Петронию о тех краях, куда нечаянно укажет рука. Подвижным был мальчиком. Ему и дела не было до того, что бабке всегда хотелось спать в загородном имении его родителя – на Бенакском озере, на кончике мыса Сирмион. Ее усыплял там альпийский воздух. Катулла – наоборот – бодрил.

Однажды он взялся крутиться обычным манером и крутился до того долго, что Петрония, глядя на него, стала чувствовать тошноту. А потом и задремала на стуле. Как вдруг слышит:

– Петрония! Петрония! Не спи! Говори – что там?!

– Где?… Где?… – всполошилась бабка. – Дай посмотрю…

Посмотрела и видит, что рука Катулла указывает на северо-восток.

– Там Верхняя Панония, голубчик.

– А за Верхней Панонией что?

– За Верхней – Нижняя, – ответила Петрония и снова задремала.

– А дальше что?! – воскликнул Катулл звонким голосом.

– Дальше Дакия, – очнулась Петрония. – За Дакией – Геты, за Гетами – Скифы, за Скифами – Язиги, за Язигами – Роксоланы, за Роксоланами лежит Меотийское озеро… широкое-широкое озеро… лежит-лежит озеро…

– А за озером что?

– За озером живет одноногий казак Равид. Живет один-одинешенек… Желто-серая степь кругом…

– А за казаком Равидом что?

– А за казаком Равидом больше нет ничего, – брякнула Петрония.

На том и уснула. Да так крепко, что, пробудившись, еще долго не могла взять в толк, что желает узнать Катулл, подпрыгивая к ее уху и выкрикивая на лету одни и те же слова:

– Qua facie est?! Qua facie est?! [38]

– Кто?… – откликнулась наконец Петрония.

– Казак Равид! – напомнил Катулл.

– А-а-а, казак Равид… Ну, какой он… какой… Казак, как казак. Носит синие шаровары с красными лампасами. Фуражка на нем. Из-под фуражки чуб торчит. На боку – шашка. За спиной – пика. Вот и весь казак.

– И что же он делает на краю света?

– Воюет, – вздохнула бабка. – Воюет. Ничего больше делать не хочет.

– Лжешь, Петрония! – вдруг разозлился Катулл. – С кем ему воевать?! Он там один!

– А вот сам с собой и воюет. Даже ногу себе на войне отрубил, – возразила бабка.

Возразила и прикрыла глаза, заметив, что Катулл мечтательно задумался. Но не успела она уронить голову на грудь, как услышала возглас:

– Петрония!

– Что такое?…

– Хочу написать письмо казаку Равиду!

– Зачем письмо?… Какое письмо?… – испугалась бабка.

Но Катулл только топнул ногой, – еще в детстве умел люто топать ногой, – не спорь, мол, со мной, Петрония, не смей.

Делать нечего. Кликнули писаря, принесли папирус, чернила, пемзу, камышовые перья – все, что надо. Петрония устроилась поудобней на стуле:

– Ну, друг сердечный, диктуй.

Катулл вышел на средину атриума. Левую ногу выставил вперед, правую руку поднял вверх и раздвинул пальцы, будто схватил апельсин. Молча постоял в такой позе минуту-другую, потом начал диктовать:

«Гай Валерий Катулл приветствует одноногого казака Равида!

Как ты живешь? Я живу хорошо. У меня есть старший брат, есть бабка Петрония. Батюшка мой магистрат в Вероне. Он все время сидит там, а мы с бабкой здесь, на Бенакском озере. Брат – не знаю где. У нас озеро узкое и длинное. А у тебя широкое. Не отруби себе вторую ногу, если будешь опять воевать. Я хочу стать поэтом, когда вырасту. И хочу жить в Риме, чтоб гулять по улицам. Озеро у нас синее, как море. На горах лежит снег. А твое озеро еще дальше гор. Но наш табеляриус к тебе прибежит, ты не бойся. У бабки моей есть красивый перстень. А у меня такого нет. Но батюшка сказал, что подарит мне свой. Мне бывает грустно и весело жить на свете.

Будь здоров, мой казак».

Послание уложили в футляр. Призвали раба-письмоносца и велели ему бежать на северо-восток до пределов мира. Табеляриус быстро выскочил из дома, громко топая ногами – топ-топ-топ… топ-топ-топ… Побежал.

С той поры и завелась у Катулла привычка писать письма одноногому казаку Равиду. И в детстве ему писал часто, и в отрочестве (уже своей рукой), и в юности. А когда переехал в Рим, стал писать еще чаще. То и дело покупал рабов-письмоносцев и отправлял их к Равиду. Много денег на письма изводил. Никто не знал об этих тратах поэта. Один только всадник Марк Целий знал. У него-то и деньги Катулл одалживал на покупку проворнейших табеляриусов. Потом, конечно, не всегда отдавал. Но Целий не обижался – богатый и щедрый был человек. Очень крепко дружил с Катуллом.

– Кто этот Равид?! Так – тьфу! Безвестный человечек! – часто говорил Целий по-дружески. – Не пиши ему, брось!

Целия огорчало, что Равид не отвечал Катуллу. А поэта это нисколько не огорчало.

– Ему бы только письмо написать да отправить. Нравится ему знать, что гонец побежал с его письмом на край мира, – объяснял Целий кредиторам.

Это было в то время, когда он уже разорился на катулловых посланиях и когда кредиторы принялись отсуживать у него имения. Но Целий и в этих затруднительных обстоятельствах добывал деньги для Катулла, чтобы тот мог слать письма на северо-восток. Всё ему хотелось дождаться, когда же Равид ответит поэту. И вот однажды Равид ответил. Письмо было коротенькое и безобразное. Некрасивое. Нехорошее.