Елена Кисель - К судьбе лицом

– Незачем. Видел не так давно.

Азартное «спорим, сестры!» – не успело слететь у Клото с губ. С досады она разломила гранат в пальцах и вгрызлась в него как в простое яблоко – алый сок потек по подбородку.

– Ты, сестра, поосторожнее с любимчиком, – бухнув смехом, напомнила Лахезис. – С таким в споры поиграешь – нагишом по Олимпу пустит. Помните, спорили с вами: что выберет: черную? Красную? Владыкой будет? Собой? Что? Вон, Атропка только не спорила, – она подошла ко мне, по пути выкинув огрызок в угол. Поведала, дыхнув яблочным духом: – Я, значит, на красную ставила, а Клото – она на черную. А Атропка ни в какую спорить не хотела. Потому что, говорит, видела я его. Потому что, говорит, страшно подумать, что этот может выбрать! И ведь права же оказалась, да? Атропка, цыц, не мешай, еще спросить его хочу, мы ж тут спорили… любимчик, скажи правду: в прошлый раз ты зачем к нам приходил? А? По материнским делам ведь?

Клото оторвалась от граната, вытянула шею, вытирая губы. Выглядела так, будто только-только смертной кровушки напилась: всем стигийским на зависть.

– На нитку посмотреть? Или за тайнами? – подсказала.

Атропос не спросила ничего: следила волчьим золотом глаз исподлобья, коряво улыбаясь. Смотрела, как я ёжусь от мнимой неловкости – будто знала с самого начала или недавно догадалась.

– Да как вам сказать… брат у меня решил за женой приударить. Вот мне и понадобилось знать: где и когда…

Клото замотала головой, раскашлявшись – изо рта полетели гранатовые зернышки. Лахезис, заливаясь дурным смехом, принялась лупить сестру кулаком по спине. Атропос поджала губы, качнула головой то ли с неодобрением, то ли… «Ну да, чего от вора ждать».

Сомкнулись щербатые ножницы, прервав еще одну жизнь.

Волчий взгляд оказался притушенным веками, но в глубине зрачков тлело прежнее – замеченное мной в первый раз.

Отвращение. Так смотрят на горбатых, или распухших от водянки, или побирушку в язвах, затесавшегося на царский пир. Наверное, с последнего раза отвращения у нее в глазах прибавилось – вот наружу и просится.

– И кто из двоих с нами говорит сейчас? Ты? Он ?

Я не вижу своей нити за остальными – звенящими олимпийской славой, светящимися от бессмертия. И вижу ее. Теперь я вижу ее даже с закрытыми глазами. Черная часть слилась с алой, алая обвилась вокруг черной – не разделить…

– Оба.

Нашарил-таки взглядом то самое сучковатое кресло: совсем скрылось под волнами узловатого полотна. Кое-как выволок на свет, установил так, чтобы видеть всех трех сестер. Сел.

– Помню, какое лицо у Атропки было, – похвастала Лахезис. Она приканчивала второе яблоко, бережно отплевывая косточки в кулак. – Я первой увидела. Ору: э, нитка двойная стала! Смотрим – правда двойная. А у Атропки лицо… как ты это сделал-то, любимчик?

– Все равно ж сорвешься, – лениво бросила Клото по пути к своему веретену: там ждали рождения новые судьбы. – Хочешь, поспорим – куда?

– Лучше поспорьте, зачем я пришел сегодня.

Они перехмыкнулись мелодично – тремя настроенными друг на друга кифарами, хрипловатыми поутру.

– Чего спорить-то? Из-за Хироновой нитки пожаловал. К себе в царство кентавра заполучить хочешь? Клятву Стиксом обойти? Брось, любимчик, не выйдет. Хирон – бессмертный. Кронид. Не обрежется его нить. Даже если мы все втроем на ножницы наляжем – да еще и тебя попросим подсобить.

– У Хирона осталась только половина бессмертия. Его ученичок…

– Геракл, ага. Стрелу ему в ногу всадил.

– Ой, убивался потом, – лениво заметила Клото. – Да я, кричит, к отцу обращусь, Аполлона попрошу, Пэона попрошу, всех лекарей олимпийских просить буду…

И ведь просил же, наверное. Только Аполлон очень хорошо умеет притворяться глухим, когда дело касается Геракла. Зажмурится, вспомнит свою схватку с братом – схватку, в которой так и не определился победитель – и немедленно глохнет.

А Зевс недолюбливает сводного брата. Тут бы от родных отбиться – а сводный, да еще кентавр…

– Кентавр умирает. Лернейский яд могли бы изгнать лишь на Олимпе – но он не стал взывать к олимпийцам. Слишком независим…

– Не в коня, видно, корм, – смешливо прилетело от стола Лахезис. Мойры теперь расселись по местам и увлеклись прямыми обязанностями. Даже спорить не пытались.

Упоминать о спорах – тоже.

Атропос перетряхивает пестрое полотно чужих судеб, в воздух взлетают искрящиеся пылинки, отплясывают вакханками на дионисовом пиру, кружат, подхваченные солнечными лучами, над бесконечной паутиной нитей…

– Ага. Кентавр умирает, любимчик. Только вот не умрет. Бессмертные много чего плохо умеют: любить, дружить, семьи заводить… а хуже всего – так помирать. Это у них и совсем не получается почему-то, а, сестры?

Я поднялся. Подошел к серой стене – посмотреть на произведение очередного паука, решившего превзойти мойр в пряшестве. Тихо, не оборачиваясь, спросил:

– Правда?

И пораженное молчание обрушилось позади волной во внезапном шторме. Не скрипело древнее веретено. Ножницы умолкли птицей перед бурей.

Свиток судеб перестал шуршать.

– Психея, супруга Эрота…

– Была смертной, – отрезала Клото. – Смертной была до восхождения на Олимп, слышишь?! А потом – не умерла. Среди людей растворилась, внутрь к ним влезла, к каждому, как твоя сестра, любимчик. Атропка не резала ей нить: просто лопнула нитка, рассыпалась пылью, вот и все…

– Да. Потому что она этого хотела. А Гестия хотела уйти в людские очаги. Мы все здесь оборотни. Когда приходит черед – мы становимся тем, кем хотим: богами, чудовищами, Владыками… Скажите, что будет с бессмертным, если он захочет умереть?

Обернулся наконец – чтобы поймать в глазах Атропос больше того, что надеялся: не просто тревогу, а страх.

Белый страх, смешанный с благоговением.

– Э, спорим, - подала голос от стола Лахезис, – не захочет твой кентавр помирать.

– Хирон долго жил со смертными. Учил героев. Смертные странные, разве нет? Чего только не придумают: друг за друга иногда умирают…

Кто там прошептал имя Адмета – Клото или Лахезис? Неотвратимая пока молчит, зарывшись пальцами в чужие судьбы. Не стискивай пальцы слишком сильно, Атропос, а то еще нити повредишь.

Интересно – а чем это вас уговаривал Аполлон, когда молил даровать жизнь его любимчику в обмен на жизнь другого смертного? Даров натащил? Кинжалов, булав, шкатулок – чтобы вам было, на что спорить в дальнейшем? Спел? Или просто обронил, улыбаясь открытой белозубой улыбкой: «Смертным больше, смертным меньше… какая разница?»

Простой обмен: жизнь за жизнь. Нет, я к вам сейчас не по поводу того, что могло бы случиться: в конце концов, ваша мать оказалась дальновиднее вас, а я успел вовремя и не дал Танату воспользоваться мечом, и голова любимого сына Зевса все еще на плечах… Я здесь из-за простой истины, о которой забыли вы и забыл Аполлон: в двери, которые открыли один раз, можно пройти дважды.