Елена Кисель - К судьбе лицом

Взявшись за щеку, она сидела на ложе и смотрела с тихим недоумением. Потом оглянулась, будто искала кого-то.

Невидимку, который должен был остановить мою руку.

Потом на меня опять навалилась божественная скука, и я вышел, а потом жена перестала плакать.

Наверное, стоит вспомнить что-то еще.

Выудить крючьями из мутного варева воспоминаний – нити-рассказы. О второстепенном: пирах, судах. Сшить разодранные в клочья куски своей памяти, притянуть один к другому, вспомнить: какая тогда была весна, какое – лето, какие вести о Геракле приносил Гермес, что-то, случившиеся в мире…

Чтобы хоть отдаленно было похоже на полотно: заплатанное, прохудившееся – но все же…

Нитей нет под пальцами. Мне не везет с нитями. Или с ремеслом. Слишком хорошо умею распарывать – где тут сшить.

Память тянет камнем на дно черного озера – к тому, кто смотрит оттуда, из вод, к моей законченной битве.

Не помнятся даже суды.

Помнится однородная, как осенний туман, скука.

Может, еще возникающее время от времени неприятное ощущение: как будто что-то непременно нужно сделать, а что – забыл.

Да еще раздражали противники: они слишком быстро заканчивались.

* * *

– Вставай, – сказал я.

Поля Мук, вздыхая, творили противное их натуре: исцеляли – не калечили. Грифы в отдалении возмущенно хлопали крыльями, тянули голые серые шеи.

Обижались.

– Пшел в Тартар, Кронид, – прохрипел Менетий и вытянулся на камнях, звякнув цепями. Цепи задрожали, повинуясь моему жесту – и покорными змеями убрались прочь, оставляя брата Атланта на свободе.

– Неспособен даже на брань. Жаль. Знаешь, не так давно я видел Прометея. Он отказался от своей мудрости. Доверился надежде, как сказал сам.

Слабоумной твари, которая умеет только пожирать. Которая год за годом мучительно умирает и не может умереть на здешних Полях – видно, корни крепки.

Крепче, чем у саженцев Геи.

Я смотрел на сына Япета сверху вниз: когда Поля Мук успели вырастить под ногами услужливый холмик? Не заметил.

Может, потому, что смотрел на другое: узлы мышц, каменные бугры мускулов, медленно зарастающие раны…

– Твой брат остался дураком, но не разучился иногда говорить верные вещи. На этот раз сказал: вас больше нет. Вас в действительности нет больше. Ни вас, ни опасности от вас. Медузы, выброшенные на берег. Падаль. Все до единого.

– Так почему… не откроешь Тартар?

– Чтобы мир надышался трупного смрада от других твоих братьев? Мне хватает и того, что есть. Даже слишком хватает.

Она слишком живучая, эта сестрица Ананки. Вон, проснулась в зрачках у титана, выглянула осторожно, будто из нового сосуда Пандоры, где схоронилась на дне. Подкорми ее нужным словом – вылезет, развернется, властно ухватит сына Япета за плечи, толкнет навстречу любым безумствам.

Не пришлось даже выдумывать приманку – сама легла на ладонь. Давняя, простая.

– Сумеешь опрокинуть меня в бою – освобожу. Стикс, услышь мою клятву.

Пустоголовая надежда вытянула шею. Поползла титану в руки, в ноги, в полыхнувшие безумием глаза. Так недавно прозревший котенок рыси ползет на свет: медленно, потом всё увереннее…

– В чем дело? Смущает отсутствие оружия? Просто пожелай. Поля Мук щедры, разве ты сам не знаешь об этом?

Под жарким взглядом титана воздух полей загустел, брякнул на камни увесистый топор. За топором, пораздумав, меч. Потом расплевался тремя-четырьмя копьями.

Потом застенчиво выбросил несколько пик, кинжалов, даже какие-то доспехи – являя собой дополнение к невероятной щедрости Владыки.

Озадаченный Менетий чуть успел уклониться от палицы, которой Поля Мук вздумали порадовать его напоследок – палица просвистела у виска. С недоумением зарылся пальцами в груду дерева, бронзы и адамантия. Искоса поглядывал на меня: ждал насмешки. Старинной издевки: мол, куда титану столько оружия? Плохому бойцу оно только мешает. И еще кое-что – впридачу.

– Не знаешь, что выбрать? – с пониманием спросил я. – У тебя есть время. Бей, чем хочешь. Я не буду мешать.

Повернулся к титану спиной, сделал два шага, оставаясь наедине с миром.

Как ты, мир? Тысячеглазый, тысячеухий пес, жадно вперился в зрелище: оставил жалобы теней, сонный плеск Леты и мертвую суровость Стикса. Подобрался, затаил дыхание…

Что видишь, мир?!

Владыку.

Владыка стоит, отвернувшись и в задумчивости опершись на двузубец. Склонив голову на грудь, не глядя по сторонам: зачем оглядываться – в своем царстве?

И в позе чувствуется что-то знакомое – обманчивая расслабленность, виденная миром давным-давно, только однажды, над озером Мнемозины…

Что видишь, мир? Палицу, взлетающую над головой Владыки? Вырастающую позади беспечного тень? Она вырастает основательно, без излишней торопливости, Менетий вспоминает движения бойца прямо на ходу, открывает рот, оскаливает зубы в безмолвном боевом кличе, выпрямляется во весь рост грозным призраком Титаномахии…

Он велик. Он могуч, этот призрак с оскаленными в отчаянии зубами и повыклеванной за века мучений печенью. Он нависает тяжким бременем над фигурой, укрытой в багряное, и фигура кажется неприметной и ничтожной.

Только нетерпеливым гадючьим жалом трепещут черные лезвия двузубца.

Вместилище мощи мира, лежащее в ладони.

Близко. Очень близко. Палица летит хвостатой кометой, рвет воздух, как разоритель толосов – ветхую ткань погребальных пелен с тела. Воздух мира, идущий впереди оружия титана, осторожно трогает волосы Владыки – эй, ты как, не заболел?!

И за миг до того, как палица опустится на его голову, Владыка поворачивает к противнику лицо.

Убийственный, тонкий серп ухмылки. Кажется: вот-вот в бороде скользнут два опасных ручейка седины, проедят себе дорогу в черноте…

Вместо этого скользит сам Владыка. Неспешно сделав шаг в сторону, обтекает палицу, одновременно отводя удар в сторону свободной рукой.

Вторая рука ласково стискивает двузубец: давай? давай…

Титан даже не понимает, откуда приходит удар. Великий призрак Титаномахии валится на колени с жалким, недоумевающим: «Да какого Тартара?!» Ползает там, хватается за какое-то оружие, не решаясь поднять глаза и посмотреть вновь.

Кажется, Менетий только что испугался. Это он правильно. Призракам суждено бояться – пусть даже призракам великих войн.

Призраки нынче бессильны. Даже те, которых так старательно пестует мать-Гея. Жаль, она не видит, на что обрекла своего Алкионея.

Мир наливается торжеством, как яблоки по осени – спелым соком. Мир старается не пропустить ни одного стона… падения…

Попытки титана подняться, скольжение по грязи, в которую он взбил почву Полей Мук, новые падения, рывки навстречу Владыке с оружием – мир жадно глотает все. Чтобы потом запомнить – и повторить вместе со своим Владыкой.