Екатерина Лесина - Н'гаи-Кутуми

С Н'гаи-Кутуми мы познакомились осенью. Шел дождь, мелкий и холодный, ветер забирался под куртку, а в сапогах чавкала вода. Я бежала домой, перепрыгивая через лужи, и думала лишь о том, как бы поскорее оказаться на теплой кухне и попить чаю. Холодным осенним вечером нет ничего лучше горячего чая.

Я живу в большом пятиэтажном доме, сложенном из красного кирпича, а во дворе растет большой красивый дуб. Под дубом она и сидела, мокрая, дрожащая от холода и совершенно несчастная.

Н'гаи-Кутуми.

Тогда я не знала, что ее зовут Н'гаи-Кутуми и она особенная, тогда я видела перед собой очень-очень худую кошку.

— Мяу. — Сказала кошка, и я остановилась.

— Здравствуй.

— Здравствуй, — ответила она, отряхиваясь. Или это мне послышалось? Кошки ведь не умеют разговаривать.

— Ну чего смотришь? Лучше в гости пригласи. Нет, я конечно не напрашиваюсь, мне и здесь неплохо, но если вдруг на кухне отыщется теплое местечко, то я бы заглянула… Кстати, меня зовут Н'гаи-Кутуми, для друзей — просто Н'гаи, на кошачьем Н'гаи означает «охотница». У тебя мыши дома есть?

Кошка, склонив треугольную мордочку на бок, уставилась на меня. Мокрая шерсть выглядела страшно неопрятной, по длинным усам стекали капли дождя, а зеленые глаза смотрели с надеждой. Н'гаи выглядела такой несчастной, а мне было одиноко…

Спустя десять минут мы сидели на кухне, я пила чай, а Н'гаи-Кутуми мурлыкала, прижимаясь тощим боком к батарее.

— У тебя хорошо, — сказала она.

— Оставайся.

— Ну, если ты настаиваешь… — Н'гаи-Кутуми была очень независимой кошкой, и очень-очень умной, а еще она умела рассказывать сказки.

После появления Н'гаи-Кутуми жить стало интереснее. Теперь, возвращаясь домой, я была уверена, что меня ждут. Н'гаи-Кутуми выходила в коридор и, забравшись на подставку для обуви, терпеливо ждала, пока я разуюсь.

— Как дела? — Спрашивала она потом.

— Нормально, — отвечала я. И мы вместе шли на кухню, пить горячее молоко с медом и есть печенье. Потом я мыла посуду, а Н'гаи, устроившись на подоконнике, смотрела в окно. Однажды я спросила:

— Н'гаи, а почему ты так любишь смотреть в окно?

— Это интересно, — ответила она и устроилась поудобнее, — на улице постоянно что-то происходит. Иди сюда.

Я подошла. На улице уныло моросил дождь, мелкие капли скользили по стеклу, и я видела только грустные серо-бурые пятна. Одно пятно — небо, затянутое тучами, второе — двор с пожухлой травой и лужами, третье — дом. В нашем дворе три дома. Я живу в доме номер один, а из окна виден дом номер три, большой, как скала, грустный и серый.

Когда-то очень давно я ходила в зоопарк смотреть на слона. В зоопарке было много зверей: шустрые попугаи с яркими перьями и громкими голосами, забавные обезьяны, сонные львы и суетливые утки, которых можно было кормить семечками. Но я ходила смотреть на слона. Он казался таким огромным, таким печальным, таким одиноким…

— Видишь? — Спросила Н'гаи.

— Что?

— На третьем этаже в окне свет горит.

Теперь и я разглядела оранжевое пятнышко на бескрайнем сером поле дождя.

— Там живет мальчик, — продолжала Н'гаи. — Вообще-то я мальчишек не люблю, вечно они то камнем запустят, то собаку натравят, то еще что-нибудь придумают, но этот мальчик — особенный. Он добрый и вежливый, всегда со мной здоровался, а однажды колбасой угостил.

Я попыталась вглядеться в пятно, но оно дрожало и расплывалось вместе с дождевыми каплями. Н'гаи встала на задние лапы и царапнула стекло.

— А еще он очень одинокий мальчик. Он почти все время сидит дома. Один. Ему не разрешают играть с другими детьми и подходить к животным. Его родители считают, что все животные разносят заразу… Взрослые люди вообще поразительно слепы. Они запирают детенышей в клетки, и удивляются, что те несчастны. Иногда клетка есть даже когда ее не видно.

— Я тебя не понимаю.

— Ты же человек, — Н'гаи-Кутуми нервно дернула хвостом и едва не опрокинула горшок с фиалкой. — Вы, люди, очень многого не понимаете и не видите. Хочешь, я расскажу тебе одну историю? Она про мальчика, который сидел в клетке, и единорога. Знаешь, кто такие единороги?

— Конечно.

— Тогда слушай…

История первая.

Желтый лист крошечным кусочком осени опустился на землю. Единорог фыркнул: этот мир менялся слишком стремительно, чтобы можно было жить спокойно. Казалось, только вчера Река поднатужилась и взломала ледяное покрывало, под которым обитатели вод прятались от зимних морозов, только вчера лопались зеленью тугие почки, звенели цикады, и сводил с ума аромат цветущей липы, только вчера началась жизнь, и вот, пожалуйте, снова осень.

Единорог хорошо знал, что вслед за красно-желтыми листьями приходят дожди, холод и белое кружево снега. Попав сюда случайно, он так и не сумел привыкнуть к зиме, наверное, слишком мало времени провел в этом странном мире.

— Эй, привет! — Мальчик приоткрыл окно. Здесь люди запирали себя в коробках из мертвого камня, почти такого же холодного, как зимние ночи. Камень вытягивал жизнь, но люди упорно не замечали этого, они гордились своими жилищами и норовили заполнить коробки ненужными вещами. А дети болели, совсем как маленький друг. Единорог тряхнул гривой и приблизился к дому.

— Я испугался, что ты не придешь. Видишь, — ребенок продемонстрировал сухой кленовый лист, — осень пришла. А потом зима будет. Ты снова исчезнешь. Почему ты уходишь зимой? Тебе холодно, да? Я тоже не люблю зиму, сидишь целый день взаперти… Лешка на санках катается, а мне нельзя, мама говорит, что, может быть, в следующий раз, только, знаешь, что я думаю?

Единорог мотнул головой, ему приятно было слушать Мальчика, Который Жил На Опушке Леса в коробке из белого камня. Зверь даже не отказался бы от совместной прогулки, но маленький друг никогда не покидал своего жилища. Маленький друг болел — забывший о существовании волшебства мир вынес уже свой приговор. Даже сказочное существо, случайно забредшее извне, было не в силах отменить его. Единственное, что он мог — это подарить отсрочку. День. Два. Неделя. Год. Единорог приходил сюда на протяжении пяти лет не ради беседы, ласковых слов и горбушки хлеба, на которой плавились белые кристаллики соли — хлеб с солью едят лошади — единорог приходил просто потому, что мог.

— Ты меня не слушаешь, — обиделся мальчик, — меня никто не слушает. Думают, что, раз я болен, то глупый. Я ведь умру, да? Сам знаю, что умру. И они знают, что я знаю, но не говорят, делают вид, будто все в порядке… Как ты думаешь, им станет легче, когда я умру? Может, мама тогда перестанет плакать, а папа хмурится? Алиска опять же… Они ведь не замечают ее, это плохо. Скажи, умирать страшно?