Павел Шмелев - Истории Дальнего Леса

Спал он так долго, что, проснувшись, ничего не узнал. За многие столетия его сна появлялись и пропадали целые виды животных. Возникали и превращались в пыль империи. Деревья и травы, звери, — все изменилось до неузнаваемости. Ему даже показалось, что он оказался в другом, может быть, потустороннем мире.

Стоял он стоял, смотрел вокруг. Наконец понял, что жив. А если так, то надо как-то устраиваться в этом странном мире.

Прошелся он по лесной дорожке, и вырвался у него какой-то странный звук, выражавший удивление и разочарование одновременно.

Оказался этот новый для него мир другим, мелкоформатным. Звери какие-то мелковатые, деревья тоже показались небольшими, но главное — нравы. Да, обмельчал звериный мир! На прогулках стараются не встречаться друг с другом, почти и не здороваются. Эх!.. С таким чувством глобального разочарования и топал муравей по лесной дорожке, думая о новом поколении с какой-то внутренней печалью.

И вот встретился ему очередной незнакомый маленький зверек, которого он просто хотел обойти стороной.

Но решил поздороваться, беда с этим доисторическим воспитанием!

— Здоров будь, путник! — поприветствовал прохожего муравей.

— Да и тебе бы особо не болеть, — ответил удивленный путник. — Ты кто же такой будешь, многоногий странник?

— Я Феофан, — гордо произнес муравей, — из славного и почтенного семейства гиппусов-муравьев. Я совсем недавно проснулся.

— Чудно это как-то, — проговорил путник, поправляя малиновый берет. — Время уже обеденное, а ты, существо из почтенного семейства, заявляешь, что только проснулся. Прямо природная несуразность средней паршивости!

— Вижу, ты мудреным словам обучен, — произнес Феофан. — Ты кто будешь такой? Похоже, из новых мелкоформатных зверей повышенной учености?

— Да что это ты такое сказал, сам-то хоть понял? Из каких это новых? — произнес Василий, а это был именно он, творческий персонаж Дальнего Леса. — Мы исконные грызуны. Я, правда, ваяю. Такая у меня жизненная стезя.

— Валяешь? Стезя? Это что за дело такое?

— Эх, глух ты спросонья, Феофан из почтенного семейства гиппусов. Не валяю я, а ваяю. Творю, то есть, так. Живописую и леплю. Художник я по воле богов и священного дара небес. Вот оно как.

— Чудно мне все, — искренне удивился муравей. — Да не сердись ты, художник волею небес и случая. Просто мир изменился, пока я спал. В мои-то времена, были художники-наскалисты, да и те все шкурные. А таких вот, кто ваяет, совсем не было.

— Это как же — шкурные? — удивился Василий. — Неужели в цвет осенней неопрятности, диссонансов и коварства?

— Опять я ничего не понял что ты, божье существо, сказал. Но расскажу тебе о художниках нашего времени. Наскалисты они потому, что на скалах рисовали. Так оно заметнее, и на века. Мелом рисовали и прочим безобразием. Даже дождь не смывал их художества, так красиво было. Главное — из жизни всё. А они именно потому шкурные — что фасон такой был, похолодало у нас однажды. Пришло, понимаешь ли, всеобщее похолодание. Страшная беда случилась. Вот шкурами и накрывались. А когда совсем холодно стало, я и заснул. Проснулся уже здесь. Даже и не помню, как попал в эти места. А как проснулся, так и узнал, что у вас прямо противоположная беда — всеобщее потепление. Странные вы какие. Это же счастье, а не беда! Так всегда и бывает — тот, у кого есть счастье, никогда его не ценит. Вам бы замерзнуть, как мы! Вот тогда и перестали бы говорить о потеплении, а просто радовались, и всё.

— Я не думаю о всеобщих несуразностях. Похолодание, потепление. Суета все это. Да и земля у нас тут особая, сказочная. Я тоже не помню, как приплыл. А хочешь, пойдем ко мне в мастерскую.

— Давай, — согласился муравей, — я в этих местах все равно ничего не знаю. Буду изучать. Начну с твоей мастерской.

И они медленно пошли по лесной дорожке. Два странника в сказочном мире. У одного относительно недавно проснулся талант ваять всякие несуразности, а второй вообще сам по себе недавно проснулся, согретый солнцем.

Было у них что-то общее в судьбе. Вот и нашли они друг друга. Мало что случается совершенно случайно, особенно в Архипелаге Сказок, на извилистых тропинках Дальнего Леса…

В мастерской Василия Феофану понравилось. Тесновато, конечно, но уютно. Вот только творческий процесс он не сразу понял. Сложен и непонятен путь настоящего художника Василия. Особенно красив и страшен он в моменты истинного вдохновения, когда его посещает муза в облике напасти. Или напасть в облике вдохновенной музы — кто же их разберет.

Вот и в этот раз пришло к Василию что-то преобразившее всю его мелкоформатную природу и ужаснуло необычностью случившегося с муравьем Феофаном. Василия как будто хватил удар — он как сумасшедший принялся кромсать кожу и наклеивать кусочки странным образом. И в конце концов из всего этого безобразия и хлама получалось нечто, что всем вокруг нравилось. Может быть, и в самом деле было что-то художественное в этой несуразности. Феофан понимал, что он, наверное, за время своего сна значительно отстал от жизни. К тому же он догадывался, что всякий художник по-своему странен и несуразен.

Хорек Василий, приклеив восемь или девять кусочков кожи странной и разнообразной формы на сосновую кору, опустился в кресло. Он выглядел абсолютно счастливым, и муравей решил, что ему пора.

Покинув дом странного художника, который в пылу восторга от своего нового шедевра уже не замечал ничего вокруг, муравей побрел по лесной дорожке и наткнулся на одиноко стоящую избушку.

Подумал муравей, что это все неспроста, и решил зайти внутрь. Дверь неожиданно легко открылась, и он храбро шагнул в темноту. Но дверь сразу захлопнулась за его спиной, и у него появилось знакомое ощущение надвигающегося холода. Хотя в этот раз ему почему-то совсем не было страшно.

— Это кто же пожаловал ко мне? — произнес незнакомый скрипучий голос. В ту же минуту вся диковинная избушка как-то встряхнулась, и муравью показалось, что он куда-то мчится. Окна избушки заволокла кромешная темнота. Казалось, все падает в бездну. Но, к удивлению Феофана, через очень короткое время толчки прекратились, и дверь снова широко открылась.

Всю избушку залило ярким солнечным светом. Муравей распахнул дверь и обнаружил, что леса-то не видно, а прямо за дверью начинается сплошной белый ковер снега, который простирается до самого горизонта.

Муравью совсем не было холодно, но выйти на улицу он все-таки не решался. Феофан отошел от дверного проема и решил посидеть на лавке, потому что от красоты устаешь так же, как и от диковинного путешествия. И только ему удалось залезть на лавку и удобно расположиться на ней, на пороге появилось нечто. Оно было красиво своей чернобелостью и игрой перышек, блестящих в отсветах проникающих через открытую дверь солнечных лучей. Казалось, что незнакомое существо было одето в смокинг собственной конструкции.