Павел Шмелев - Истории Дальнего Леса

Муравей понял, что смущало его в незнакомце помимо его очевидной мелкоформатности и черно-белого одеяния. Это было яйцо, которое тот нес с собой.

— Ты кто же такой будешь, существо с яйцом? — спросил муравей, оглядывая незнакомца и пытаясь понять, кто он. Существо очень походило на птицу, вот только крылья были смехотворно малы и не годились для полета.

— Я артист. Играю в этой непростой жизни соло. Оно изредка бывает веселым, но чаще печальным. Этот мир невесел, но разве нам дано выбирать?

— А я муравей. Я долго спал и не знаю птицу по имени «артист». Растолкуй уж мне все на простом и понятном наречии. Сложно мне тебя понимать.

— Глупый ты какой, — произнесло существо, — артист — это моя натура. Образ такой нерукотворный. Зовут меня пингвином Букасом. А это со мной Букас-младший. В проекте он пока еще, но скоро вылупится и покажется миру. Ему холодно, так что я и сижу с ним. Знаешь, посмотри за ним пару минут, я скоро приду.

— Вот оно что. Ну ладно, Букас в образе артиста, пусть твой младший полежит, кто бы он там ни был, — согласился муравей. — Не жалко. Вот только чудно как-то. Где я оказался?

— Это Северный полюс. Просто ты попал в наше представительство в Дальнем Лесу. Мы тоже магии обучены.

— Вот как? Магия — это здорово. Хотел я узнать… — начал было муравей, но понял, что существо по имени Букас уже исчезло, оставив прямо перед ним большое яйцо.

Муравей удивленно смотрел на яйцо и даже погладил его округлую поверхность. Вдруг оно зашевелилось, качнулось из стороны в сторону и медленно покатилось к двери, постепенно ускоряясь. Муравей одним прыжком оказался у двери и успел прегрдить ему путь за секунду до того, как оно скрылось бы за дверью избушки. Но показалось муравью, что пока яйцо катилось, что-то в нем сдвинулась и хряснуло.

С ужасом муравей наблюдал, что яйцо треснуло в одном месте, и сеточка морщинок быстро разбежалась по всей его поверхности. Муравей пытался удержать яйцо, но оно с треском развалилось на множество мелких кусочков.

Только Феофан начать сетовать и расстраиваться, что не удалось ему сохранить внешнюю яичную неприкосновенность, как заметил он небольшую загогулину. В следующее мгновение эта загогулина расправилась и превратилась в мелкоскопическое подобие птицы с клювиком и зачатками крыльев.

— Ты кто же такой, в-яйце-сидевший? — произнес муравей.

— Не знаю, — ответило существо, — и никакой я не в-яйце-сидевший, я новый мир.

— А что же такой мелкоформатный, если новый мир?

— А ты что же думал, многоногий: новое, оно всегда с малого начинается.

«Новый мир» встал и, сделав пару шагов, свалился. Непросто «новому миру» в старых пределах и при неизменной силе тяготения, просто беда.

Хотел муравей хоть как-то помочь ему, но за дверью началась метель, избушка наклонилась и «новый мир» вывалился наружу. Муравей успел заметить, что он встал и неумело, но уверенно пошел по заснеженной дорожке. Шаг за шагом, «новый мир» направлялся вперед. Затем дверь захлопнулась и свет погас.

И опять окна заволокла мгла. А когда она исчезла, дверь открылась. Феофан вновь оказался в Дальнем Лесу. Неуверенным шагом, перебирая всем множеством своих ног, муравей-долгожитель Феофан вышел из избушки, и ему снова попался знакомый персонаж в малиновом берете — философ Василий.

— Вот и снова мы встретились, — с показным удивлением промолвил Василий, замечая муравья, — ты, муравей, брат многоногий, исчез куда-то на пару дней. Где же было твое многоножие в этот раз? Какая несуразность вылупилась на твоем пути?

— Угадал ты, вылупилось. Вот только совсем не то, что ты так непонятно назвал. Другое вылупилось. Вот слушай — я видел рождение «нового мира».

— Ну и как там, в «новом мире», интересно?

— Ну, в самом «новом мире» я не знаю — он мал еще. Но появился «новый мир» на севере, в холоде и снеге. И уверенно пошел вперед.

— Ага. Ну и чудненько. Как там, на севере, не почувствовал глобального потепления? Значит, пока он до нас дойдет, можно и в старом мире пожить. Но интересен выбор места — на севере, в снегу, прямо антагонизм какой двуединого ехидства.

— Конечно, он еще нескоро придет к нам. Ему надо набраться сил, — проговорил муравей. — Вот только не понял я ничего про антагонизмы твои. Может, мы пока перекусим, но давай без мудреностей этих. Лет сто, а может, и больше, ничего не ел. И расскажи мне, что это вы тут за прошедшие годы понаделали. Ничего не узнаю я в этом мире.

Хорек Василий хотел было начать философский спор, заранее вошел в образ задумчивости о вечных проблемах мироздания и нахмурился, но потом просто решил пригласить муравья на бутылку березового сока с калачами. Василий даже сам поразился такому мгновенному изменению настроения, которое он называл по-своему: «метаморфозным ветродувом».

На том и порешили хорек и гиппус-муравей: что бы там ни было, а надо перекусить. Они медленно поковыляли вперед в наступающих сумерках. Шли они по извилистой тропинке и обсуждали перспективы «нового мира». Сложно ему будет. Новому всегда непросто.

Так прошел вечер. Наступили сумерки, но хорек Василий и муравей Феофан этого совсем не заметили: они всё говорили о мировых проблемах, последних погодных несуразностях и видах на жизнь.

И пока они разговаривали, Феофан немного отогрелся. Он начал понимать, что можно совсем неплохо жить в этом старом добром лесу. Пришло к нему чувство, что он вернулся в уютное теплое место, почти домой.

Для его счастья не так много и надо было: просто немного тепла, горячий чай и благодарный, все понимающий слушатель. А это не так уж мало в нашем изменчивом мире…

…Архип Ахремкин, спокойный и в меру деловитый селянин средних лет и далеко не среднего любопытства, вышел из своего бревенчатого дома. Провернул он шестеренку дверного замка и, как ему в тот момент показалось, просто пошел прогуляться. Словно какая-то непонятная сила выманила его из тепла домашнего уюта и направила подальше от дома. И уже за околицей промелькнула у него мысль, что, может, и не стоит ему никуда идти. Но эта шальная мысль улетела так же быстро, как и прилетела.

Архип с детства любил диковинные механизмы, и везде у него были шестеренки — в доме, во дворе, даже около забора валялось их несметное количество. Говорили, что это у него талисман такой. А он сам не знал, откуда это все безобразие взялось. Говорил, что страсть, мол, такая, к шестеренкам и прочим механическим заморочкам. Ему, простому селянину Архипу Ахремкину, даже однажды приснился механический сон волшебного свойства, в котором он, прямоугольный и могучий, служит нешутейным распределителем крутящего момента по имени дифференциал в каком-то другом, далеком мире чудес и точной механики. Видно, это у него из прошлой жизни, как бы просочилось в эту. Но так или иначе, в нынешней неспешной жизни все происходило как-то само собой и ничего распределять ему не приходилось.