Лана Тихомирова - Работа над ошибками, или Грустная грустная сказка [СИ]

— Четыре дня назад.

— Тогда же привели и Ти-Му.

— Он не знал о романе!

— Я не знал Ти-Му. Но мы все знали тебя.

— Вот-вот.

Скрежет двери прервал меня. На пол кого-то кинули. Мы дождались, пока Чэно-Леко, принесший его, уйдет, и кинулись к нему.

— Это Ти-Му, — сказал Пату.

Ранх-ба, я всегда звала его так из-за невысокого роста, выглядел так, будто его несколько часов подряд били.

— Он жив? — спросила я.

— Жив-жив, куда денется. Они никогда нас не убивают. Нет смысла, — философски заметил Пату.

Ранх-ба застонал и открыл глаза, он попытался что-то сказать, но получился хрип.

— Оттащим его в угол, там у нас лежак, там немногим теплее, — сказал Пату.

Мы уложили Ранх-ба на лежак и стали ждать. Он спал, надо было ждать, пока он проснется.

Сколько мы так просидели, я не помню. Я гладила его по голове. За окном не темнело.

— А здесь всегда так? — спросила я.

— Не темнеет? Заметила? Да. Здесь не бывает ночи. Этим (он мотнул головой в сторону двери) все равно. Да и свет такой не мешает спать. Хотя тоска порой нападает хоть вой.

Скрежет двери. Чэно-Леко, коротко и с прихрапыванием сказал:

— Пора есть.

Пату встал и взял три порции какой-то серой, цвета бетона, каши.

— Давай попробует, его разбудить, ему надо поесть.

— Ранх-ба, — тихо позвала я.

Он тихонько застонал и приоткрыл глаза.

— Доброе утро, — все еще сомневаясь, по поводу времени суток, сказала я. — Надо покушать, давай попробуем сесть.

С трудом я и Пату усадили его. Кашу он ел жадно. А когда наелся, спать не стал, а спросил:

— Сиэт, это ты? Что ты здесь делаешь? Тебя арестовали?

Я кивнула.

Он что-то прорычал.

— По тому же обвинению, что и вас, — сказала я.

— Об этом тебе следователь скажет, — заметил Пату, — Ти-Му, что было на допросе?

— То же что и у всех, — с тяжелым вздохом ответил он, — Сиока кричал на меня и бил, допытывался, не знаю ли я кого-нибудь по имени Ши-Мер-га, но я действительно не знаю.

— Значит, мы скоро увидимся, — деревянным голосом сказал Пату.

— Ранх-ба, за что тебя арестовали?

— Мне не предъявляли обвинения и привезли сюда, сегодня первый раз допросили. А вы знаете, кто такая Ши-Мер-га? Я по вашим лицам вижу, что знаете! Она большая преступница? Не молчите, — повышал голос Ранх-ба, он нервничал из-за нашего молчания.

— Она моя сестра, — все тем же деревянным голосом сказал Пату.

— Извини, Ши-ранх, — тихо сказал Ранх-ба.

— Ничего. Давайте спать, — сказал Пату.

— Сиэт, ты на каком боку привыкла спать? — спросил он.

— А это важно?

— Да.

— Ну, на левом, — задумавшись, сказала я.

— Тогда ложись ближе к двери, — скомандовал Пату.

Я недоуменно легла.

— Одеяла нам не выдают, и спим, все вместе, чтобы хоть как-то согреться, — в полудреме пояснил Ранх-ба.

Пату свернулся калачиком у стены, Ранх-ба посередине, я поближе к двери. Спать действительно оказалось теплее. Хотя заснула я не скоро — в голове витали обрывки мыслей, событий фраз и разговоров.

Наконец я заснула, мне снились сестры и родители, снилось, что привели и бросили на пол Ши, снились два лица из цирка.

Проснулись мы под скрежет двери и похрапывающий голос:

— Пора есть.

И снова бетонного цвета каша.

— Другой еды, я здесь за год не видел. Ешь, — подбодрил Пату.

Я попробовала: студенистая масса, неаппетитная на вид, оказалась вполне съедобной.

Ели молча.

Потом Пату спросил:

— Ты говорила вчера, что этот мужчина в цирке, Ю-Рий-ранх, так? (я кивнула) Бежал отсюда и видел ворота?

— Ну да!

— А как он бежал? Он не сказал тебе этого? — спросил Ранх-ба.

— Нет, я не знала, что это может мне понадобиться! — рассмеялась я.

Пату встал и заходил по камере.

— Здесь все из бетона, только окошко, но здесь настолько частая решетка, что палец с трудом просунешь. Перепилить решетку нечем. Тарелки забирают.

Кстати, Сиэт, отнеси тарелки к двери, пожалуйста.

— А ложки? — сказал Ранх-ба.

Пату повернулся к нему.

— Му-ранх, ты меня удивляешь, конечно, ложки тоже надо относить.

— Нет, Ши-ранх, — посуду забирают спустя час, за час можно заточить ложку, и попробовать, что-нибудь сделать.

Пату скептически посмотрел на него. Морщась, Ранх-ба встал и взял ложку, осмотрел ёё, снял свой ботинок и стал долбить каблуком, по ручке ложки. Ручки сплющилась, он попробовал её на палец.

— Есть, — сказал он, и продолжил свои манипуляции.

— Му-ранх, даже, если все так, знаешь, сколько это займет времени?

— У нас нет выбора, — буркнул он.

— Мы не знаем, сколько в тюрьме охраны, ни плана тюрьмы, и против Чэно-Леко безоружны.

— Но он же как-то убежал. И потом у нас есть специалист по Чэно-Леко, — Ранх-ба кивнул в мою сторону.

— Сиэт, ну хоть ты его образумь его, — взмолился Пату.

— Он меня никогда не слушал.

— Смотря, как попросить, — обернулся Ранх-ба, в его глазах мелькнул странный огонек.

— Сиэт-ту, — начал было Па-Ши.

Дверь заскрежетала. Ти-Му положил ложку в тарелку и отошел от посуды.

— Па-Ши-ранх, тебя требует Сиока-Ну-ранх.

Даже при сером свете я увидела, как побледнел Пату.

— Посуду возьмут позже, — сказал Чэно-Леко.

Пату завязал глаза такой же повязкой, как и у меня, страж взвалил его на плечо и понес.

Я села на лежак и закрыла глаза, меня била сильная дрожь.

К руке прикоснулось что-то теплое. Я вскрикнула и отпрыгнула.

— Сиэт-ту, — рассмеялся Ранх-ба, — это же я.

— Прости, Ранх-ба, я испугалась, сама не знаю чего.

Мы сели рядом.

— А, знаешь, это ведь и хорошо, и плохо, что ты здесь. Я думал о тебе.

— О нашей первой встрече? Это была моя самая большая ошибка.

— Почему? — промурлыкал он.

— Потому что… ты сам знаешь почему.

— Ты не хочешь повторять ошибок? — заглядывая мне в глаза, спросил он.

— Это как посмотреть.

— За чем же дело стало? Пату не будет ещё очень долго. В тюрьме жизнь не заканчивается.

— Я не смогу смотреть тебе в глаза.

— Что? — Ранх-ба залился громким, нервным смехом

— Я боюсь мне очень страшно, и стыдно.

— По мне это не отговорка, — недовольным тоном говорил Ранх-ба.

— Ты не любишь меня.

— Да. И мы оба это знаем. Раньше это никогда нам не мешало. Ни в чем, — помолчав, добавил он.

Я молчала.

— Все ещё сохнешь по мне? — с деланным удивлением спросил он.

Я продолжала упрямо молчать.

— Мне очень приятно это. Но ты ведь знаешь…

— Знаю, — сказала я. Горло свело судорогой, и фраза оборвалась.

— Ну же.

— Как будто тебя всегда волновало мое мнение, — скрывая волнение и страх, рассмеялась я.

— Это ты сейчас ломаешься. Набиваешь себе цену. Но ты никогда не могла сказать мне: "Нет". Ты всегда была моей собственностью, — тихо с нотками ярости, так хорошо мне знакомой, сказал он.