Svengaly - Красноармеец Горшечников

Взревела дюжина глоток, застучали в лад семиструнным переборам каблуки сапог.

Красавица Бэла закусила мундштук белыми зубками, скосила на атамана ревнивый глаз - не глядит ли на цыганку.

Не глядит атаман. Блуждающий безумный взор кокаиниста вперился в сизые полотнища табачного дыма. Что рисовалось ему там - картины неслыханной власти? покорённая Кубань? армии красных, развешанные по придорожным столбам? никто не ведал.

Корнет, подперев щёку кулаком, смотрел на чертовку-цыганку очарованным взором. Заметил, как поджал губы отец, встрепенулся, сурово сдвинул невидные брови:

- Мы этих хамлюг в два счета расщёлкаем. Двинемся на них цепью, установив пулеметы на флангах …

От грянувшего хохота качнулись оконные створки. Корнет покраснел, со злостью опустил глаза.

- Votre fils va devenir un grand stratège, Lyutsian, - откинув на спинку стула голову, атаман зарядил провалившийся нос кокаином.

«Французский», - Гарька попытался выудить из своей памяти хоть что-то из гимназических уроков длинноносого Михаила Гастоновича, но ничего, кроме «Вуи» не вспоминалось.

- Что за секреты? - прошептал он.

- Сказал Злоклятову, что сынок его - стратег великий, - неожиданно отозвался Чернецкий и усмехнулся в ответ на изумлённый гарькин взгляд.

- А что это за генерал Покровский нам письма шлёт, Люциан Афанасьевич? - Безносый бросил в рот виноградину. - Кто таков? Не помню этого имени.

- Проходимец какой-то.

- Скучно, - проговорила Бэла, щуря красивые, сильно подведённые глаза. - Что за жизнь? От скуки скулы сводит.

- Поешь винограду, - равнодушно сказал атаман и отвернулся.

- Ты в гости к ним зайди, Горшечников, - прошептал Серафим. - «Камаринского» спляши - видишь, скучно им.

Гарька опомнился и поволок Чернецкого дальше.

- Ищи лошадей, - сказал Серафим. - Далеко ли мы, такие, уйдём?

Гарька завертел головой. Его то обливало жаром, то начинало колотить - верно, от переживаний.

- Кажись, конюшня, - прошептал он. - В ворота нельзя, давай через забор.

- Не могу, - сказал Серафим. - Брось меня, Гарька, не то оба пропадём.

- Лезь! - рявкнул Горшечников комиссарским голосом. - Я подсажу.

Серафим упёрся в подставленное плечо босой, в струпьях ногой, перевалился через ограду.

Вокруг конюшни ходил парень в лохматой, не по погоде дохе. Злобно ворча, он прислушивался к крикам весёлых своих товарищей, гулявших по станице.

- А! - сказал он, наконец. - От кого стеречься ночью? Никто сюда не сунется. Пойду и я.

Однако всё не уходил. Горшечников оставил Чернецкого у стены и прокрался в конюшню. Прислушиваясь к ругательствам и вздохам сторожа, прикладывавшегося то и дело к бутылке самогону, он взнуздал первого попавшегося коня, вскочил на него и намётом вылетел из конюшни.

- Кто здесь? - бандит выронил бутылку, вскинул обрез. - Руки в гору!

Гарька, круто поворотив коня, сшиб бандита с ног. Спрыгнул наземь, связал сторожа вожжами, заткнул рот пуком соломы. Заволок в конюшню, запер в деннике. Серафим лежал у стены, запрокинув белое лицо, с хрипами дышал сквозь стиснутые зубы. Возиться с ним было некогда. Горшечников перекинул его через седло и помчался прочь из станицы.

Он гнал жеребца, пока ровное дыханье того не начало пресекаться. Тогда Гарька осадил его и перешёл на шаг.

Завиднелась серебристая зелень ив и осокорей. Запахло водой. Гарька спрыгнул с коня, прижался ухом к земле. Погони не было. Он взял коня в повод и повёл вниз, к реке. Снял бесчувственного Чернецкого, уложил на землю, поплескал на него водой. Серафим крепче сожмурил веки и отвернул лицо.

Сев рядом с ним на жёсткую, износившуюся за лето траву, Гарька обнял колени и, глядя на воду, подумал, как было бы хорошо, если бы война уже закончилась, и он сидел тут просто так, отдыхая после рабочего дня. Потом стал раздумывать, как они будут жить. Припомнились слова Севера. Какое занятие найдёт себе Чернецкий? А он, Гарька?

Тут Горшечников растерялся. Как ни крути, а выходило, что делать он ничего не умеет - только воевать.

«Значит, буду воевать, - решил он, - до полной победы коммунизма во всём мире».

От попытки представить себе эдакую огромность голова пошла кругом.

Гарька сорвал былинку, лёг на спину, глядя на шуршащие кроны осокорей.

Толстые серые облака скоро шли по небу, закрывая луну косматыми овечьими боками. От их мельканья, от ряби на листьях всё качалось перед гарькиными глазами. Захотелось пить. Вода была рядом, но Горшечников не мог подняться - трава пошла в рост и крепко, точно верёвками, припутала Гарьку к земле. От обиды он едва не заплакал.

Осокори шумели всё громче, стучали ветвями - туп! туп! будто кони скачут по сухой земле.

Лежит Гарька, шевельнуться не может.

Вдруг ива сошла с места, склонилась над Горшечниковым, и, свернув из листа кружку, поднесла её к гарькиным губам:

- Пей, Гарька, пей!

У ивы было лицо Георгины; косынка, чёрная и серебряная, пряталась в листьях, капала с них ночная роса.

- Серафиму дай попить, - молвил Гарька онемевшими, чужими губами.

Роща осокорей шумела вокруг, ветвями закрывая от него Чернецкого.

«Хорошо, теперь нас не найдут», - подумал Гарька прежде, чем забыть взяла его.

Как очнулся - увидел вокруг себя чистенькую, выскобленную, залитую высоким солнцем хату. Голова была пустая и лёгкая. Гарька посмотрел на солнечные зайчики, скачущие по полу, и счастливо засмеялся.

Встал с кровати - в глазах поплыло.

- Эй, есть тут кто?

В горницу заглянул маленький мальчишка в розовой крапчатой рубашке. Штанов на мальчишке не имелось.

- Позови-ка взрослых, братец.

Мальчишка утёр нос кулаком, утопал куда-то. Горшечников снова сел на кровать. Подушка тянула его к себе, как магнитная подковка - иголку.

- Очнулся! - вбежала румяная фельдшерица Померанцева, захлопотала вокруг.

- Мне одежда нужна, - сказал Гарька, стесняясь своих подштанников.

- Какая одежда? Лежать тебе надо! - замахала докторша белыми рукавами.

- Мне к комиссару…

- Я его приведу, а ты лежи.

- Никак нельзя, - сказал Горшечников так строго, что докторша примолкла, и добавил для внушительности: - Военная тайна!

- Ну, если военная… - Померанцева улыбнулась и принесла одежду, непривычно большую - должно быть, с чужого плеча, помогла Гарьке одеться.

- Кузня через три дома, комиссар там, - сказала она. - Конечно, тут недалеко… Может, всё же позвать?

- Сам дойду, - отказался Гарька.

Он двинулся в путь, через каждые десять шагов приваливаясь к плетню для отдышки. Голову, для чего-то обритую, обдувал лёгкий прохладный ветерок. Деревья за одну ночь чудесным образом порыжели.

Север, стоя в дверях, глядел, как кузнец выскребает струпья из копыта Воронка. Конь повернул голову, глянул на Гарьку умными глазами и коротко заржал.