Татьяна Мудрая - Фантош

Произошёл тогда всем памятный анекдот. Трое из мужского общежития, в том числе сам Алек, тогда просто Алехан, напились в получку. И один из них, имя забылось, осталась только фамилия смешная, Иночкин, щуплый такой и малорослый, совсем на ногах не держался. Пробило, что называется, насквозь. А вахтёры тогда были строгие, не то что нынче. И догадались друзья засунуть Иночкина в большой рюкзак. Земеля — вот как звали третьего — вздел торбу на оба плеча и благополучно переволок через вахту.

После того рюкзаки определяли так: пол-Иночки, один Иночкин, два Иночкина…

Алек тогда рассмеялся — а потом стукнуло в голову: я же сам себе вот теперь сказал, что сторожа в теперешнее время аховые…

Вечер августа — не самое тёплое время суток, да и года тоже. Сунул в карман пиджака паспорт и проездной, захватил сумочку-визитку — кошелёк, болоньевый плащ внутри. Решил нанести пасынку визит. Если по-хорошему, самое ему время зубрить свои культурные науки. Худлитературу и архитектуру вперемешку с историей.

Сообразил, что днём сестре для входа нужен лишь паспорт. С четырнадцати лет — даже не с шестнадцати, как раньше. Правительство обеспечивает себе избирателей.

Вошёл, козырнул документом. Пробормотал охранцу для-ради приличия:

— К сыну наведаться. Номер комнаты знаю.

В самом деле знал. Но — что там не сконтачило или накосячило?

Внутри жарят допотопные обогреватели. И толпа голых по пояс негритосов обоего пола, будто в Лумумбе или геологоразведочном старых времён. Барабанная дробь, потная спираль и невнятное белозубое лопотание.

— Где Зорикто? — спрашивает Алек. — Зо-рик-то.

— В парк проветрился, — отвечают.

Да что они все тут делают? В чужой комнатушке? Греются или гуляют?

Еле вырвался наружу — и дальше.

Парк был огромный и запущенный. Фига с два отыщешь нарочно, а нечаянно — чёрт лысый тебе в помощь.

Потому что двигался он будто по запаху какому. И кустов не раздвигал, и в компании на скамейках не вглядывался. Кафешки и вообще стороной обходил.

…Один черно-белый на проплешине. Большой и двигается.

Двое. Чёрные брюки и свитер с горлышком, поверх — белые косодэ и хакама с резкой поперечиной чёрного же пояса. Слились, сплелись — видно, грязи не боятся. Смеются едва слышно — над ним? Над всем миром?

Отшвырнул дочь вбок. Выгреб из-под неё парня, сам навалился. Всей тяжестью. Обеими руками как молотом…

Вопль:

— Опору зорька работай как я показала…

Не так. Увёртлив больно — длинные, скользкие волосы оплели щупальцами. Руки высвободить — и за горло, трепещущее, мягкое, податливое. Широко отверстые глаза лани, полные хрустальных слёз. Безвольное колено в паху верхнего, причиняющее непонятную судорогу. Сдавленные стоны.

И лишь тихий хрип нижнего в ответ.

А потом — липкий белый взрыв плоти, непонятно чей крик и одновременно резкий, скользящий удар по черепу, тьма с широкими искрами и новая боль, которой Алексей уже не сумел запомнить.

Едва он вынырнул из омута, ему объяснили всё или почти всё. И сделала это Эрдэне — нарочито бесстрастным голосом.

Когда девочка увидела, что брат вот-вот задохнётся, у неё под рукой не оказалось ничего, чтобы остановить насилие, кроме клинка в ножнах. Тяжелого тати. Она считала, что бьёт тупой стороной, но хорошо заточенное лезвие пробило ткань и, к счастью, повернулось плашмя. Хорошо, Гаянэ носила с собой мобильник: у других опоздала бы искать. Они с Ириной приехали даже раньше «Скорой» и увезли обоих мужчин к себе в опытную нейрохирургию. Срочно прооперировали.

Да, Зорикто выживет, но яремная вена была пережата слишком долго. Понадобятся ещё операции на горловом хряще, это уже не здесь.

Каким образом прооперировали самого Алексея — пока не обсуждается. Слишком сложная терминология, чтобы удержать в голове. Трепанация и нейротрансмиттерная прошивка. Хлыстовая спинальная травма, взрывной перелом двух шейных позвонков. Тебе достаточно?

— Я… был прав, — из-за того, что губы точно слиплись, а в горле стоит жёсткий комок, Алексей не может выдавить из горла нужной интонации.

— Нет. Гая учила Зорика приёмам самозащиты.

— Провокация.

— Разумеется, и она, — кивает женщина. — Умение полностью контролировать своё тело — тоже часть науки. Они оба не имеют права поддаваться обычным человеческим слабостям.

Не обычные люди. Не люди.

С этой мыслью пациент снова отключается. Проваливается в нудную боль.

И вновь без конца переживает, пережёвывает рукописи, написанные утончённым мужским, квадратным женским почерком. Снова проигрывает финальную сцену во всех стыдных подробностях.

«Я же захотел мальчишку, — внезапно соображает Алексей. — Он меня заставил опозориться. Но это было как спазм. Аффект».

«Ты думаешь, за тобой не было ещё потаённого, в сто раз более стыдного греха? — спрашивает тьма строгим голосом Эрдэ. — Ты ведь всегда желал свою дочь для себя. Как и пасынка. Границ официальной пристойности ты никогда бы не переступил, если бы не случай. Довольно тебе было, что дети признают тебя хозяином их тела. Только ты всё больше начал сомневаться в том, что твою отцовскую власть признают. Оттого при первом испытании распалился напрасным гневом».

«Меня и самого чуть не убили».

«Что же — око за око… Я знаю, что это варварство. Но разве прямодушное варварство много хуже изысканного просвещения? Утешься. Я испытывала такое же собственническое чувство к сыну, хоть не на такой срамной подкладке. Помнишь, как я тосковала по малышу, хоть он был в надёжных и любящих руках? Помнишь, я полагаю…Надо понимать о себе, в себе худшее. Не строить иллюзий».

«И ещё мне временами очень больно».

«Это скорее благо. Чувство боли, как и чувство любви, побуждает выйти за скудные пределы своего естества. Почти по Гумилёву».

«Неужели прямо так?».

Алексей снова исчезает из себя самого. Приступ и его снятие, боль и обезболивание чередуются — оттого кажется, что в минувшем или будущем состоянии спрятана некая конечная истина о нём самом, О строении универсума, микрокосма в макрокосме. Движок переключателя… Качели…

Я заразился умными словами, думает Алексей. Как тот… варвар или совсем наоборот. У меня двойная жизнь, как у героя феерического опуса, который назван почти как Каммерер. Или как мощный внедорожник. Явно работы потерпевшего, а не девочки — в наркотическом полусне Алексей кривит губы в усмешке, вспоминая. Вложено в «Попытку к бегству», но не слишком совпадает по содержанию.

В первый раз новелла вызвала у него лишь недоумение. Сейчас Алек принимает её почти как вариацию собственной судьбы.

Вот он каков нынче. Обезглавленный. Без головы. Без разума. И небеса над ним поистине в лохмотьях… В точности по названию.