Татьяна Мудрая - Фантош

Боги носили золотой обруч с ируканским изумрудом. Золото практически без лигатуры, как и их фальшивая монета. Фальшивая — потому что не прошла через пробирную палату. Негодная — ибо стирается в обращении, пачкая руки, футляры и ткань. Зато это золото легко выследить и обезвредить.

И количество жёлтого металла в нашем мире не увеличивается. Я своим закалённым мечом разбил хитрый механизм ещё тогда, в хижине отца Кабаниса. Кажется, уже тогда я слышал от кого-то из знакомых «обручников» о величии и падении мифической спанийской земли, которая везла драгоценные металлы из заморских колоний в метрополию до тех пор, пока золото и серебро не стали в одной цене со свинцом.

Из чужих книг я узнал новый термин для этого: инфляция.

Святые братья были напуганы сошествием на Арканар магии. Бороться с тёмной силой никто из них не рискнул — это вам не ведьм жечь и книжников по заборам да кустам развешивать. И не рубить серых неучей в капусту. Отбывая за море, Орден оставил мне, боевому магистру и светскому кардиналу, часть войска по моему личному выбору. Я указал Ордену своих заложников, забыв упомянуть, что они спрятаны как нельзя более надёжно. Можно сказать, внутри скалы.

Вот ещё гарантия, что моих якобы аманатов не тронут. Плотские боги изменили личину, однако я не сомневаюсь, что они вернулись и служат.

И ещё один чужеземный термин: гарант безопасности.

Отец Кабанис, мой личный исповедник и конфидент — ну и чудище! — служит мне не за страх, а за совесть. Примерно с тех пор, как сочетал меня узами брака. Служит — за обещание почистить Весёлую Башню и нарастить, елико возможно, Астрологическую.

Пока я устроил в первой захоронение, обсыпав тела негашёной известью. От чумы и прочей заразы. Вторую велел разобрать по камешку — мало какой известняк и кирпич выдержат высокий температурный режим. Местные владельцы каменоломен и гончарен уже потирают лапки в предвиденье больших доходов. Самое первое моё строительство их изрядно обогатило.

Все мы учим новое слово: орфан. Сиротский дом на основе преобразованного и перестроенного Лицея.

Судить и обличать тех палачей, кто сохранил свою трепетную душонку, я побрезговал, хотя знаю многие имена и лица. Тот, кто прошёл через земной ад и получил в награду за это высокое право убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей…

(Снова слова Рулаты — из шифрованного дневника. Рукопись не сгорела.)

…Тот искушён достаточно, чтобы не умалять и без того изрядно поредевшее население.

Ожидающий меня ад — не земной. Ибо я ведаю, что продавал душу дьяволу, — и познал всю тщету, всю горечь этого. Но вот эти иномирники… они ухитрились незаметно для себя сделать с душой то же самое — и не почувствовали никакой разницы.

Скажу более.

Видите ли, я смилостивился и вернул кое-кого из грамотеев во дворец. Не королевский — кардинальский. И с ними — сотни за сотнями — вернулись старые книги и появились новые. В том числе переводные землянские, кои то ли мы покупаем, то ли на них покупают нас самих.

То, что я скажу далее, может показаться дичью не одним возлюбленным моим чадам арканарцам.

Боги, явившись сюда, вначале только наблюдали. Но их собственная наука гласит, что наблюдатель сам по себе изменяет наблюдаемую картину.

Потом они стали по своей собственной методе рассчитывать минимально возможные воздействия. И воздействовать тоже.

Нет, я понимаю — за всем этим стоят спасённые сокровища знаний. И вольных искусств. И люди — конечно же, люди.

Только вот картина моего мира, нашего мира также менялась неотвратимо. Любая попытка залатать прореху всё больше раздирала ткань бытия. (Ткань была дрянная — ну а где нам, сирым, взять другую?)

Как я знаю, боги удивлялись, до чего возникшая картина не соответствует фундаментальной. И до чего совпадает с тем «фашизмом», вернее «национал-социзмом», который сами боги преодолели много столетий назад.

Я объясню. Когда совокупность изменений перешла некую незримую грань — наш мир едва не рухнул в клоаку. В пасть адову.

Но это было бы слишком бесповоротно. Слишком фатально.

И вот как раковая хворь, что, расползаясь, вытесняет здоровые частицы плоти. Как гнилая ряднина, возникшая на месте прочной и крепкой ткани.

Так пришло в наш дом и село у нашего очага чужое безвременье.

В своём противоборстве я не различаю меж добром и злом. Что есть добро и зло помимо скудного человеческого разумения? Ложные кумиры.

Не требую и чтобы мне верили. Кто я такой, чтобы мне, грешному, поддакивали? Слава Всевышнему, если в новомодный бедлам не отправите.

Ну да, я смеюсь. Теперь я могу смеяться.

По временам ощущение многогранности и полноты бытия становится таким ликующим и невыносимым, что мне впору просить закадычного врага Арату Праведного о личной услуге самого интимного свойства. Он до сих пор мечтает пронзать острой сталью золочёных идолов, сидящих на престоле.

Ибо Всевышний карает не за сами смертные грехи. Но за то, что грешник отрицает саму возможность прощения Божьего.

Ибо, нисходя в кромешный мрак чистилища, я оставлю по себе ту, кто будет возносить за меня молитвы.

Плод семени моего и греха моего.

Мою дочь, зачатую в сердце самого мрачного из арканарских лесов. Оркану-младшую, ныне милую супругу воистине благородного барона Телемы дон Бау».

«Он зовёт к себе смерть? Как так можно? Жизнь в руке Божией», — думает Алексей.

Но разве это его собственная мысль? И разве это он сам говорит себе следующие ниже слова?

«Ведь это сам Бог устраняет людей их же руками, когда приспел их срок. Не желая, чтобы они и дальше отягощали мир своим злом. А злоба их одолевает: причина тому — постоянная скученность, тягостная безопасность существования, агрессия под спудом, неистребимая и давящая изнутри на предохранительный клапан.

Устраняет, не желая, чтобы они, взяв самую высокую планку из возможных, снизили результат. Всевышний сбивает людей на взлёте — а мы — не сами эти люди, что характерно, а их соседи — пеняем Ему. Посылаем проклятия, не ведая и не желая ведать смысла его дел».

«А ведь правильно. Тусклая жизнь куда более самоубийственна, чем экстремальные виды спорта, — улыбается Алексей. — И буквальное следование морали — чем дерзкие нарушения норм. Вроде как я на самом себе такое испытал. Всё в мире поворачивается иной гранью, как тот самый клинок».

— У меня для тебя хорошие новости, — Эрдэ подходит к изголовью, смотрит на датчики, отсоединяет трубки и штыри. — Тебя можно перевезти домой. Мальчик уже там: с ним всё в норме, однако потребовалось долгое время наблюдать, чтобы убедиться.

— Знаешь, что мне пришло в голову: их с Гаей можно поженить? Чтобы чего не вышло. Конечно, ей нет восемнадцати, но иногда можно с шестнадцати и даже с четырнадцати, а Гае уже исполнилось пятнадцать.