Дмитрий Щербинин - Ворон

Тут Брогтрука встряхнули за плечо, он резко вскочил; еще не пришедши в себя, уставился сияющими, совсем не орочьими глазами на вошедших. А те орки даже испугались исходящего от них света, зажмурились, зашипели:

— Околдовали!.. Околдовали!..

— Кого околдовали?! Болван ты этакий! — прорычал Брогтрук, и оттолкнул столпившихся, (а их было не менее полудюжины) от колыбели.

Орки все еще недоверчиво поглядывали на своего предводителя, однако, вытянулись у стены, а один из них принялся горлопанить:

— Только что рабы в телеге номер семь, один, семь пытались поднять бунт. Одному из негодяев удалось избавиться от кандалов., он завладел ключами, и успел высвободить многих. Подлые рабы пытались бежать, но были остановлены, отрядом номер шесть под начальством меня, Тгабы. Жертвы — одному из наших свернули шею; другому — откусили палец. Несколько ничтожеств были перебиты, так как брыкались; иные — связаны. Удалось бежать только двоим… Но эти мрази долги не протянут. — тут Траба самодовольно усмехнулся. — Они истощены, и не смогут прокормиться. Завязнуть в грязи где-нибудь под этой слякотью!

Разревелись младенцы — их напугали эти злобные вопли. Брогтрук махнул рукою, проворчал:

— Тише же ори, дурень! Иди прочь!

Тгаба взглянул на Брогтрука с удивлением, с испугом, со злобой. Орки зашептались, и слышно было слово: «околдовали». Заговорил Тгаба:

— Но рабы должны быть примерно наказаны — таков порядок!

Брогтрук почесал в затылке, пробормотал:

— Да, да — припоминаю я такой закон…

И тут Тгаба закричал злым голосом:

— Вас околдовали, предводитель! Вы гремите над этими козявками погремушками, как может греметь какой-нибудь мерзкий человечешка, но не наш предводитель! Сегодня мы к вам зашли, мы кричали вам с порога, но вы ничего не слышали, вы стояли перед этим червями на коленях, что-то бормотали — вы были околдованы! Вы бормотали что-то про елфов! Если бы я не дернул вас за плечо, так вы бы и умерли!

Тут морда орка передернулась — выдала, что на самом то деле он хотел смерти Брогтрука; надеялся, быть может, что сможет занять его место.

Брогтрук разъярился — это был уже прежний Брогтрук.

Первому досталось Тгабе — прогудел в воздухе здоровенный кулачище — и тот полетел к двери, врезался в стоящего там орка; и оба они вылетели, повалились на крыльцо — за которым виделся застывший обоз.

— А-ррр! — рычал Брогтрук, приходя все в большую ярость. — Я вижу тебя насквозь, вижу, чего хочешь ты! А-а-а-ррр!!! Гррр! Смерти моей хочешь!

С этими воплями он налетел на иных орков, которые вытянулись возле стен. Он бил их без разбора; чувствовал, как трещать клыки, и все больше разъярялся.

Орки, узнав наконец, истинного своего предводителя, не сопротивлялись — к подобным избиениям они были приучены. Эта злоба, этот летящий на них кулак, был для них куда понятнее, чем тот странный, кольнувший их блеск, который увидели они в глазах Брогтрука, когда он только повернулся к ним. Они, даже, почитали себя героями, даже надеялись на выгоду — вот, ведь — благодаря им предводитель избавился от чар, а потом еще и одумается, и отблагодарит их. Конечно, они и в злобу в себе скапливали, но надеялись выместить ее при наказании рабов…

Наконец, все были порядочно избиты. На полу была кровь, кусочки клыков; все орки выбиты или выброшены из-за двери, и столкнуты с крыльца в дорожную грязь, под дождь.

В Брогтруке, однако, не проходила злоба. От этой злобы все в глазах его темнело, от какой-то безысходной горючей тоски хотелось рвать и кусать, ломать и разбивать. И, еще — ему было страшно возвращаться назад, где рыдали младенцы; он чувствовал, что там его боль станет совершенно нестерпимой, что он, быть может, не выдержит, обезумит, перегрызет «козявкам», «червякам» глотки. И вот он ревел с крыльца:

— Рабы говорите?! Да где ж эти мерзкие рабы?!!! И приказываю половину из этих тварей разрубить, и сварить! А других сечь до смерти! Слышите?! До смерти! Я хочу, чтобы никого в живых не осталось! Я сам их буду сечь!

И он спрыгнул с повозки, в грязь; пнул ногой стонущего там орка; даже прошел несколько шагов, но тут был остановлен младенческим плачем. Тогда он схватил за грудки Тгабу, одной рукой поднял его, прорычал: «Исполнишь все сам!», после чего — отбросил его в сторону.

Затем он вернулся в повозку, вычистил пол от крови и от выбитых клыков; прикрыл дверь и склонился над малышами, и прорычал:

— Вы разревелись потому, что давно не ели!

Он достал миску, в которой было Фалково варево — хоть прошла уже неделя, оно оставалось все таким же свежим и теплым, как и в первый день. Орк поморщился от неприятного ему запаха, и пробормотал:

— А осталось тот тут только на дне! Ну да — верно; он сказал — на семь дней, вот я на семь дней и растянул… А что сам то лежит?.. Долго он так лежать собирается?.. Ну — хватит реветь — ешьте, наполняйтесь!

Малыши, однако, не переставали рыдать; а, когда Бругтрук протянул одному из них ложечку с варевом, то все они дружно эту ложечку оттолкнули, да так, что варево расплескалось на их пеленках, оставила там светло-зеленоватый цвет.

— Да что же вы, малявки! — зарычал было Брогтрук, но, тут же, успокоил себя, и, спокойным голосом добавил. — Ведь, оно же драгоценное — это варево то. Смотрите — его только на донышке и осталось…

И он снова наполнил ложку варевом; поднес, и, едва успел отнести в сторону, так как малыши продолжали плакать, и отталкивать его.

— Да что же вы?! Не голодны, а?! Должны быть голодны — я каждый день, в это самое время, вас кормлю!.. А — понял, запах не нравиться… вы ж нежные, а от меня кровью несет!..

Он вышел под дождь, нашел чистую лужу, сполоснул в этой холодной воде и руки, и лицо — вернулся в повозку, однако — там все повторилось: малыши по прежнему рыдали, и пытались оттолкнуть ложечку.

Тут уж Брогтрук потерял терпение, и, шумно дыша, стал стремительно ходить из угла в угол. На ходу он выкрикивал:

— Да что же вы все не уйметесь?! Ну — что вам теперь не так, а?! Хватит же пищать!.. А- знаю!

Тут он взобрался на печку, и со скрипом распахнул маленькое, и единственное окошечко. Сразу посвежело — только вот у Брогтрука от этого разболелась голова. Младенцы вроде успокоились, однако, стоило Брогтруку сделать к ним один шаг, как вновь они зарыдали.

— Ну — что вам теперь?! Что теперь то не нравится?! Воздуха этого мало?! Хорошо же — будет вам больше свежего воздуха!

И он подхватил колыбель, выбежал с нею на крыльцо. Постоял там некоторое время, ожидая, что сейчас младенцы надышаться и перестанут реветь. Однако — они расходились все больше и больше.

Брогтрук, вместо прежнего раздраженья, почувствовал, что-то похожее на жалость. Онн вернулся, поставил колыбель на прежнее место, и, опустившись на колени, в нескольких шагах от нее, забормотал: