Дмитрий Щербинин - Буря

— Да — это преисподняя! — возопил Вэлломир. — Брат, где ты?! Брат, спаси меня! Брат, прости меня!

— Этот гордец, что ему здесь надо?! — выкрикнул Вэллас. — Оставь нас! Прочь!.. Это твой пламень вокруг пылает?!.. Теперь мы свободны; свободны!.. Оставь же нас!

Вэллас чувствовал все большее жжение, и эта боль, показавшаяся бы ему в иное время нестерпимой, теперь смягчалась, от осознания того, что он держал в объятиях Маргариту. Но он винил в этом жжении ненависть Вэлломира и всеми силами рвался куда-то, неведомо куда — но только вперед, но только прочь, от ненавистного своего брата. Свет вокруг все усиливался — вот стал белесым, слепящим, и, вдруг, оборвался во что-то непроницаемо черное, такое плотное, что гораздо труднее было проталкиваться, нежели прежде. Так полет этот обратился в мученье — они уже не кричали, не переговаривались — теперь слаженно отдавали они все свои силы, чтобы только прорываться через эту чернеющую толщу: несмотря на невыносимое страдание, они, все-таки, понимали, что, ежели остановятся сейчас, то завязнут в ней навсегда…

А затем, эта плотная чернота раздвинулась в некое открытое пространство, объема которого они не ведали, и, даже предположить не могли. В этой черноте было что-то наделенное силой, каким-то жутким подобием разума, что-то могущественное и невообразимое — и они сразу почувствовали это, и поняли, что, ежели будут двигаться, то непременно с этим столкнуться, и общим усилием они остановились; прижались к стене — в свете от них исходящем можно было различить несколько десятков метров, совершенно гладкой, точно полированной черной поверхности, ну, а дальше — все тонуло во мраке — и они чувствовали, что их окружает целый океан мрака, и что этих мест не видел никто из живущих…

Не могли они знать того, что, пролетев через толщи земли, преодолев раскаленную лаву, пробившись через черную породу, по твердостью с которою мог сравниться разве что мифрил, вырвались они в туннель по которому пролетало, совершившее свой путь по дневному небосводу солнце, а в дневное время — проплывала печальная Луна — только эти Майя и знали тайны этого туннеля, знали, какие ужасы в нем таятся — и только этим, защищенных мощью Валаров Майя и удавалось пролетать здесь неприкосновенными. Когда пролетало солнце, то обитавшее здесь становилось бессильным и незримым — но сейчас здесь была темень, и, конечно же, то, что в этом мраке жило, сразу увидело маленькую светлую крупинку, так испуганно вжавшуюся в одну из стен.

А братья видели, как пространство выхваченное их светом, стало заполняться тьмою — так, будто на небо наползала непроницаемая, густая черная туча; и, ежели до этого они слышали какие-то звуки: далекие стоны, какие-то вздохи, то теперь все кануло в мертвенной ватной тишине; и они чувствовали, что что-то невообразимое взирает на них из этого мрака, что оно огромно, что в нем такая сила, что оно может поглотить их в любое мгновенье; что, стоит им только навстречу этой черноте устремиться, и увидят они — и уж навсегда в этом мраке останутся.

— Ты, главное не бойся. — шептал Вэллас Маргарите, и все крепче сжимал ее в объятиях. — Мы сможем вырваться! Я, ведь, тебя открыл! Я любовь только сегодня открыл!.. Да я же со смехом, через весь этот мрак продираться буду! Ха-ха!.. Слышишь ли, Маргарита?!

Но тут подал голос Вэлломир, и вот, что он говорил:

— В этом мраке, в боли, в жжении — голоса моих братьев. Мы должны быть вместе… — но тут он резко оборвался, а через некоторое время стал говорить уже совершенно иным голосом. — Нет-нет — это все слабость! Да — как я мог! Я, Вэлломир! И я Великий, вы должны все подчиняться мне, потому что…

Однако, тут произошло вот что: гладкие стены в одном месте, словно ворота распахнулись, и тут же захлопнулись вновь, выпустив из себя черного ворона. Истинных размеров его невозможно было понять, так как он постоянно летал, но отлетая ли до пределов сужающегося света, или же подлетая к ним вплотную: все оставался одних и тех же размеров. Так же им казалось, будто одно непроницаемо-черное око постоянно на них смотрит. Через боль, в голову каждого ворвался голос:

— Что ж: пришло время познакомиться и нам. Хотя… Мы уже встречались раньше, и вы просто не помните, хотя, смею вас заверить — встреча была очень-очень значимая. Вообще, денечки — мечешься и мечешься — столько дел… Ну, вот и сюда занесло. Хотите ли остаться здесь навсегда, медленно перевариваться в Его сознании, или же, все-таки: избавиться от боли, вновь увидеть небеса — жить, одним словом. Говорите же?

Первым возопил Вэллиат, которого боль уже довела до отчаянья; у которого разум мутился от того, что он не мог принять, от того, во что он никак не мог поверить. И он вопил:

— Высвободи! Спаси! Где я?!.. Хоть кто-нибудь!.. Спасите же меня!!!

От этого болезненного вопля, тьма по краям света заклокотала, сам же свет поблек, наполнился каким т движеньем — казалось, что сотни разодранных, полупрозрачных, серых крыльев кружили вокруг них.

— Я могу вас научить, как обрести силу, чтобы разом вернуться, и встать там, в обычном своем облике: в руках одного из вас умирающее тело — душа еще в нем, но каждое мгновенье этого существование доставляет ей такие мученья, по сравнению с которыми ваши — ничто… Взгляните же на нее внимательно!..

И тут Вэллас обнаружил, что сжимает в руках почерневшее, обугленное тело — тот жар, который коснулся их лишь краем, в гораздо большей степени изжег Маргариту — и теперь Вэллас понимал, почему она ничего, все это время, ему не отвечала — рот ее запекся, так же — и все лицо, и тело запеклось во что-то бесформенное, уродливое, но еще живое, страдающее — да-да, Вэллас чувствовал, как под этой обугленной плотью то начинало часто-часто биться сердце, то вдруг обрывалось… и вот вновь начинало колотится и так то сильно, словно бы орало — и он чувствовал, что, под этой сгоревшей оболочкой заключено столько страдания, что и представить невозможно — от жалости, от состраданья к ней, он, на несколько мгновений лишился сознания… тут же, впрочем, сознание к нему вернулось, и он закричал от душевной муки.

— …Видите — она так молода, так сильна была, что даже и эта рана еще не вырвала из тела дух. Так прильните же к ней губами — вы почувствуете, как будут вливаться в вас великие силы — вы высосете из нее всю жизнь, останется одна высушенная мумия и… это все, что от вас требуется. Скорее же — совсем немного времени осталось.

Тьма надвинулась рывком, и между братьями и этим безымянным ужасом, осталось расстояние не больше вытянутой руки — это Нечто могло бы сразу поглотить их, однако, оставалось недвижимым — быть может, с любопытством на них взирало. Ворон застыл, расправивши крылья, недвижимый — око его оставалось таким же непроницаемым, таким же бесстрастным, как и всегда.