Дмитрий Щербинин - Буря

Что-то прошло совсем рядом — только что успокоилось Нэдия; а мне все еще не по себе — та сила запросто могла снести и башню, и весь мой труд разодрать в клочья.

Альфонсо не затухал ни на мгновенье; он все требовал, чтобы лечили его Нэдию — он бросался, тряс за плечи, орал, рыдал, молил, ругался, метался, задыхался, и вновь кричал, требовал, стонал. Несколько раз его пытались удержать, но он каждый раз с такой легкостью сбрасывал нападавших, что вскоре они оставили эти попытки; тем более, что и государь Келебримбер повелел:

— Оставьте его… — а сам, шагнувши к нему, и, пристально в него вглядываясь, выговаривал по эльфийски (впрочем, Альфонсо выросши в Нуменоре знал этот язык, как родной). — Хоть ты то мое горе понять можешь! Страшно это — близкого потерять: ты то здесь остаешься — тогда, ведь, все готов отдать, лишь бы только вернуть, хотя раньше то рядом жили…

— Но, ведь, вы то можете ее вернуть! Нет — я настаиваю, что вы можете ее вернуть! Вы сейчас ее оживите! Оживляйте же!

И вот он, схватив Келебримбера за руку, с силой дернул его к лежащей на холодной уже, обделенной благодатью Эрегиона земле Нэдии. Стоявшие поблизости эльфы даже вскрикнули, так как показалось им, будто свершается некое святотатство, и в то же время — ничего они не могли поделать.

Келебримбер стоял на коленях, на этой холодно-грязевой, ноябрьской земле, проводил ладонью по окаменелым тканям, делал это с зачаровывающей плавностью, а Альфонсо возвышался над ним, покачивался от напряжения, капли пота беспрерывно стекали по его бледному, исступленному лику. Так продолжалось минуту, другую — он наблюдал за этими плавными завораживающими движеньями; и только это покачивание, да еще жаркая дрожь выдавала, что он живой, а не статуя.

А кто знал, какие муки испытывал он, в эти мгновенья; ведь так легко вызвать и ужас и сострадание видом физических мучений — но ведь душевное исступленье может быть куда, куда страшнее! Что выкручивание суставов, ломание костей, и прочие подобные ужасы — пред одним только мгновеньем, когда, кажется, все мироздание обращается раскаленной глыбой, и давит, и давит невыразимой, гасящей рассудок тяжестью, на сердце?!..

Он смотрел за ладонями Келебримбера и испытывал эти муки — это мученье духовное, ведь тем сильнее, чем сильнее личность. Вот у него стала дрожать нижняя губа — все сильнее и сильнее — вот он страшно побледнел, как то в одно мгновенье стал призрачным, таким бледным, что и смотреть на него нельзя было; и вот он почти упал к плечу эльфийского государя, дрожащим голосом спрашивал:

— Ну, так и что же вы?! Когда она поднимется? Скажите…

— Так мертва она уже. — просто отвечал Келебримбер. — Так то и должен ты мою боль понять…

— …Нет! — дико усмехнулся Альфонсо. — Это ложь, ложь — вы сейчас ее вернете! Я, подлец, на нее, живую, взгляну, и руки на себя наложу — в преисподнюю, стало быть, уйду. А не оживите… Ежели не оживите, так я вас всех, этими вот руками…

— Мертва она. Как дерево, уже к земле павшее, и изгнившее: разве можно, в таком древе жизнь воскресить?.. Да и то — древо часть земли, оно в землю и возвращается, а дух только гость здесь…

— Довольно! — судорожно выкрикнул Альфонсо, и задрожал сильнее прежнего. — Хватит! Я требую, чтобы она была жива!

— Но мертвых то не воскресить, милый ты брат мой!

— Как это не воскресить?!

Теперь уж его пробирала сильная дрожь — казалось, он в каждое мгновенье умирал, но, все продолжалась и продолжалась эта мука смертная. Он переводил плачущий взгляд с Келебримбера на мумию — вот приблизился, и оказался, пылающий, прямо перед ними. Каждое его слово, казалось, впивалось в воздух:

— Да кто это сказал, что нельзя возвращать умерших?!

— Людей то умерших никому не дано вернуть — свободны их души.

— Да что это за бред?! Как же ее душа может быть свободна, когда меня рядом нет?! Ведь, не могут наши души разъединенными жить! Или что, быть может, скажете, что мы не в душах, а в телах этих жалких жили?! Ха! Да хватит же этого бреда! Ее душа нигде не может быть счастлива, без моей души — мы, разлученные, вовсе и не живем друг без друга. И я настаиваю, чтобы была она возвращена! Это произойдет сейчас же!

— Но пойми… — Келебримбер плакал, и каждая его слеза казалась созданием наделенным жизнью. — …Пойми, что в ней уже нет ни крупинки жизни. Если была хоть искорка малая, я бы никаких сил не пожалел. Но здесь же только тело, да и то — не ее тело. Что же ты хочешь: ни души, ни тела — выходит, что я ее заново создать должен буду. Как же боль твоя сильна! Поймешь ты и мою, стало быть!

И тогда Альфонсо вскочил на ноги: всем показалось, будто это земля раскололась, будто это, из образовавшейся трещины, вырвался гневный вихрь, на мгновенье вырос до самого поднебесья. Тут голосом оратора заговорил Вэлломир:

— И долго ли еще эти безумства терпеть? Скрутите этого пса, посадите на цепь, да в ошейнике.

Альфонсо метнулся к Угрюму, но, только положил руки к нему на седло, и уж оказался перед Нэдией, схватил ее на руки, бросился к коню, и там, лицом ударившись о черный его бок, задрожал сильнее прежнего, застонал:

— Обратно, стало быть поскачем! Да — из снега то селенье откопаем! Найду там ведьму! Она вернет… вернет… Дайте мне сил, я требую!..

Мало того, что в последние четыре дня он ни на мгновенье глаз не смыкал, он все это время пребывал в таком напряжении (теперь лишь возросшим); что иной бы и минуты этого напряжения не выдержал; и вот теперь он, из всех сил рвался от сковывающего забытья. Вот его ноги подогнулись, и он почти уже повалился на землю, да, все-таки, смог удержаться, и вот вновь стоял, дрожал, уткнувшись в черный бок Угрюма; выкрикивал:

— Дайте же мне сил!.. Вы… эльфы!..

И он стонал, все в большем исступлении, и в каждом мгновенье умирал, и даже воздух темнел от этих его воплей. Иногда он заходился протяжным воплем: «А-а-а!» — и тогда всем казалось, будто воздух пошел трещинами, будто приближается что-то грозное: будто великан занес над ними исполинскую свою стопу, и, все-таки, никто из них не смел пошевелиться — все слушали эти мучительные вопли, ибо никогда не доводилось им слышать ничего подобного по силе страсти — их были сотни тысяч, эльфы и люди, и слышали все:

— …Пусти меня! — орал Альфонсо, смерти. — Я еще приду к тебе! Но дай мне выполнить свою клятву! Дай!.. Сейчас!..

И вновь задрожали его колени, вновь он стал оседать к земле, и тогда зубами вцепился в седло, и зубами стал подтягиваться — он хрипел, и все дрожал, дрожал… Тогда только подбежал Келебримбер, который все это время тоже в оцепененье пребывал, и он стал увещевать Альфонсо, чтобы он остался.

— Остаться?! Остаться?! — несколько раз пронзительно выкрикнул тот.