Дмитрий Щербинин - Последняя поэма

— Раздавите же этого червя. — все тем же, не терпящим возражений голосом, пророкотал тот неведомый, кого скрывала тьма. — Вы подобны бурям, вы подобны вихрям, что же вы останавливаетесь перед этим ничтожеством? Как можно слушать его бредни?

Однако, ни Дьем, ни Дитье, ни Даэн уже не были теми безвольными, холодными призраками, какими были они незадолго до этого — слова Барахира повлияли на них. Им захотелось вырваться из того холодного оцепенения в котором они пребывали — им стало до жути больно, потому что они не знали, сколько времени уже провели во мраке — в памяти вставали какие-то черные облака, кровь, страдания — и сколько же, сколько же это продолжалось?!.. Нет — они не ведали этого — но им казалось, что мир уже погиб, возродился, вновь погиб — и все это было чуждо им. Вот промелькнуло слово «Алия» — и словно лучик золотистый забрезжил во мраке, потянулись они к нему, силы почувствовали, но и муки при этом испытывали немыслимые… И вновь голос мрака:

— Зачем сопротивляетесь? Все тщетно — любовь ушла, и ее, уж поверьте мне, никак теперь не вернуть! О — я то знаю, что такое любовь!.. Это призрак, это дым — это то, что причиняет боль, то, что лишает сил, ведет к безумию. Нет зла более страшного чем любовь!.. Любовь — это ад! Давите же его! Подчиняйтесь! Вы не смеете мне перечить! Давите червя, рабы! Вы еще станете владыками! Давите же! Любовь — это бред! Любовь — это боль! Бо-о-оо-ооль!!!

Это был воистину жуткий вопль — только истинное, веками терзавшее его чувство, могло породить порыв такой неимоверной силы — подобно клубку из тысяч громов перекатился он через Мордор, и тучи, которые так тяжело, так угрюмо проплывали над ним, стали закручиваться спиралями, разрывались с таким треском будто из железа были выкованы, и вот, казалось, сейчас метнется из этих разрывов свет небес — лазурный ли, дневной; или же серебристый цвет ночи — но нет — за разорванными тучами открывались все новые непроницаемые толщи, и казалось уж, что и нет никакого неба, что все мироздание заполонила эта муть. И дрожал Мордор, новые трещины покрывали плато, вырывались из их глубин огненные фонтаны, взметались на многие десятки метров, с шипением перекручивались, и тут же, стремительно опадали вниз — вновь вздымались. И в те же мгновенья, мрак подхватил троих этих братьев, и, стремительно их закручивая, продолжая заходится в вопле, от которого человеческие перепонки лопнули бы — понес, быстрее стрелы куда-то прочь от громады собственного замка, созданного в муках потерянной любви.

— Любовь — это ад! АД!!!!!

Так ревел вихрь, но, на самом деле, из глубин его подымались совсем иные чувства, он в ярости пытался с ними бороться, но даже всех его сил в эти времена величайшего могущества было недостаточно, чтобы окончательно преодолеть в себе чувство любви. Так, в глубинах его сознания, в этом черном облаке бился истинный пламень. И вот потекли строки Последней поэмы — казалось, над Мордором взошло таки солнце — голос очищался с каждым мгновеньем, тучи разрывались, и вот-вот, казалось, должно было наступить долгожданное освобожденье:

Так было и на самом деле: сначала все эти тучи рассеялись на многие-многие сотни метров ввысь, и, казалось, что вот сейчас уже прорвутся, брызнут из них обильные лучи солнца или звезд. Уже, казалось, просвечивалось это блаженное сияние, но в последние мгновение, тот неминуемый рок, который прозвучал в строках Последней Поэмы, отразился и в том, что происходило на самом деле. Ведь за мгновенье до этого, ворон обратился в сизокрылого, стройного лебедя — огромного, прекрасного лебедя, который расправил свои крылья над всей этой истерзанной землей. Только мгновенье и продолжалось это чудо! Внутри лебедя все равно был ад — и лебедь потемнел, и разорвался обильными кровавыми потоками, которые, клубясь, стремительно стали разлетаться во все стороны. И вновь все заполонила исполинская кровяная, брызжущая молниями туча. В глубинах этой тучи были Дитье, Дьем и Даэн. Пламень обвивал их, отчаянье сжимало — и голос колдовской, голос наполненный вековым отчаяньем хрипел, что никакого света нет… нет и любви — все обман, есть только боль… а еще сила — они должны подчинится, они должны исполнить его волю.

Альфонсо помнил, как он ревел в пещере Ородруина заклятье, помнил, какую огромную мощь при этом испытывал. Ему казалось, что ничто не сможет устоять перед ним. Ежели захочет он расколоть Среднеземье, так стоит только повести рукою; захочет зажечь новое светило — пламень для бессчетного множества светил чувствовал он в своей душе. И без конца шли эти исполинские, изжигающие порывы внутренней мощи — он не мог связно мыслить, вообще не было ни одной мысли — только без конца разрывалась, била гейзерами в его душе лава…