Наталья Аверкиева - Три лика пламени

…Город на берегу моря — не Белегаэра [45] Белегаэр — эльф. «великое море» — океан, разделяющий Аман и Эндорэ. , сурового, северного моря. Накатывающие на гранитные волнорезы свинцовые буруны… крики чаек… хмурое небо… хрустальные башни в серой пелене дождя. И, он же: прозрачная, безоблачная синева, скупое, осеннее солнце, ветер, треплющий пурпурные флаги с серебряным драконом, схваченный невесомыми узорчатыми мостами поток, полыхающая огнем листва… Твердое знание: это не Арда. Другое — чужое — давно погибшее. Бесконечно далекое. Бесконечно дорогое… Мне? Ему? Нам? Наваждение. Просто наваждение.

— Алдор? — Он будто не слышал, с закрытыми глазами прислонившись к дереву. Кажется, даже и не дышал. — Ты… слышишь меня? Прекрасная песня… — Я осторожно подошла ближе, коснулась безвольно опущенной руки.

— Слышу, моя леди. — Он мгновенно очнулся, и, ухватив меня за плечи, притянул к себе. — Очень хорошо слышу. — Теперь моя спина оказалась прижатой к дереву, и сквозь тонкий шелк платья я чувствовала каждую щербинку в коре, и жар его рук. — А ты, наверное, еще и хорошо видела, верно?

— Видела — что? — Алдор криво усмехнулся, не отвечая. Вот так, должно быть, чувствует себя попавшая в драконьи когти неосторожная зверушка. Значит, город у моря — правда? — Откуда это?

— Откуда это — неважно… — Глаза айнура казались двумя черными провалами, в глубине которых тлела багровая искорка. — Знаешь, что действительно важно, aranel? Что ты заставляешь меня думать об этом. И, что еще важнее, искать… неприятностей на свою голову. — Он провел ладонью по моей щеке, убирая за ухо непослушную прядь.

Я вздрогнула — от страха и чего-то еще, незнакомого, неправильного. Страшно было смотреть ему в лицо и боязно — зажмуриться. А ведь я умела сражаться, и не хуже своего кичливого брата. Но здесь, в притихшем лесу, в кольце рук, с чем сражаться — с его взглядом? С собой? С шутницей-судьбой, любящей жестокие забавы? И нужно ли — сражаться?

— Вот я и ищу… Точнее, нашел. Здесь бы и отступить, спасая свою шкуру. Но отступление — для трусов, так, Фэйниель? Разве хоть один из нас струсит? — Не дожидаясь моего ответа, он коснулся губами моих волос, виска… пересохших губ. Не так, как принято было целовать своих избранников у моего народа — бережно, коротко, целомудренно, не разжимая губ… Властно и настойчиво, неторопливо, будто исследуя, — так, что перехватывало дыхание, и в голове не оставалось ни одной мысли… Ни одной разумной мысли.

Поцелуй в Амане — знак любви. Но я не люблю его, — да и может ли существо Арды любить одного из Древних, и наоборот? Я не чувствовала ни щемящей нежности, ни пресловутого ощущения полета. Нет, я не люблю. Любовь у эльдаров не приходит мгновенно, она зарождается медленно, осторожно, сплетается из тысяч тончайших нитей между двумя fear… Она походит на ласковое дуновение летнего ветерка, на прикосновение крыльев бабочки, она ясна и безмятежна, как небо над Валмаром, светла, как сияние вершины Таникветила…

Я же чувствовала лишь жар во всем теле, сумасшедший стук сердца и биение крови в висках. Непонятное томление собралось в одну точку — внизу живота. Отчаянно хотелось вырваться и бежать подальше, и одновременно мучительно было подумать о бегстве. Отступление — путь для трусов, так, Фэйниель?

Неистовый огонь в крови, ослепляющий восторг — почему мне это знакомо? Да, помню: так уже было, когда я призывала магию, творя Сильмариллы. Тогда я была беззащитна перед Силой Первооснов, как сейчас беззащитна перед ним, живым воплощением Стихии. И так же упивалась опасностью и новизной. Тогда это едва не стоило мне жизни…

Алдор оторвался от моего рта и скользнул губами по шее, задержался на ямочке в основании горла, чуть сдвинув ожерелье. Руки Отступника нащупали платиновый замочек, и бесценное произведение искусства полетело в траву, как и диадема. Мне показалось — отнят последний, призрачный щит. Больше — ни одной преграды между мной и моей гибелью. Такой притягательной гибелью…

…И все-таки, как назвать то, что происходит со мною?…

Дыхание Алдора участилось, одна рука, зайдя за спину, притянула меня еще ближе к нему, пальцы другой пробежали от груди к верхней части ног… Подцепили ткань и медленно подняли край юбки вверх, скользя по коже… Я вздрогнула и сама подалась ему навстречу… Ближе… Еще ближе… Мои руки легли ему на плечи… Айнур на мгновение замер, зарывшись лицом в мои волосы…

…А потом я с пронзительной ясностью поняла: еще немного, и случится то, что противно самой природе эльфа: единение не для зачатия ребенка, без любви, без брачных обетов! И не под покровом супружеского ложа, а в лесу, у этого проклятого дерева, чья кора царапает мне спину, или на траве, если только Алдор сообразит, что стоя, вообще-то, неудобно… Неудобно? О чем я думаю? Чем я думаю? И думаю ли вообще? То, что сейчас происходит, это… это… Искажение, вот что!!! Просто… похоть! Животная, грязная похоть! Волна холодно-склизкого отвращения — к нему и самой себе — перебила все остальные ощущения…

Алдор отпрянул от меня так, словно я его ударила. Да так оно, наверное, и было. Не осанвэ, но что-то подобное — и он понял.

С каменным лицом он одернул мое платье, поднял с земли драгоценности, и молча проводил меня до Врат — недоумевающую, опустошенную и испуганную. Добравшись до своих покоев в отцовском дворце, я упала на кровать, тупо глядя в потолок… так и лежала до утра…

С той ночи я больше не видела его — ни в Тирионе, ни в доме Кователя. Догадывался ли он, что сотворил — вот так, мимоходом, забавляясь? Я не могла спать — в темноте мне мерещился его взгляд, не могла толком поесть — кусок не шел в горло…

«Словно жертва неразделенной любви» — зло усмехнулась я, разглядывая в зеркале свое осунувшееся лицо — болезненно-бледное, в ореоле неприбранных белых волос. Расширенные зрачки превращали серые глаза в черные — совсем как у Алдора. Казалось, чуть прищурься, и в глубине стылых колодцев полыхнет багрянцем. Кривая, нехорошая улыбка лишь добавляла всему образу завершенности — нечисть, как есть нечисть…

Я не могла работать — целые дни просиживала в мастерской, бессмысленно вертя в руке стило [46] Cтило — инструмент для письма, нечто вроде чернильной ручки. и пялясь на чистый лист… Впустую перебирая необработанные кристаллы и самородки… Шарахалась от посетителей… Что-то ушло. То, что позволяло с упоением искать и создавать красоту, то, что придавало всей жизни осмысленность…

А сегодня — свадьба, и моя сестра, рука об руку с Лаурэ, под звонкое пение ваниаров и благословляющие улыбки Древних войдет в мужнин дом…

Я нацепила первое попавшееся платье, не различая ни цвета, ни покроя, свой старый плащ, подхватила со стола шкатулку, и спустилась вниз, где меня дожидались родичи, невероятным усилием воли придав лицу какое-то подобие живости, а улыбке — дружелюбия. Они, как бы я не относилась к ним, моя семья, и видеть съедающую меня пустоту не должны.