Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Стас несколько недоуменно посмотрел на журналиста.

– Ты хочешь с ними сотрудничать?

– Я хочу понять, почему мы здесь торчим, как два графа Монтекристо.

– Очень романтично, – буркнул Стас.

– Это профессиональное. Видишь ли какая штука вырисовывается, судя по всему им, ну не знаю, гэбистам, ментам, нужно от нас что-то, чего они сами еще не понимают. И это как-то связано со случившимся на кладбищах. У меня есть подозрение, что не только в Ярославле такая штука происходит, а значит, дело рассыпается. Ты-то сам что на этот счет думаешь?

Стас пожал плечами.

– Да ничего. У меня до сих пор голова от вопросов гудит. Хорошо ли я знаю Адамидзе, имел ли контакты, когда, где, почему. Да, самое интересное, начали с того, почему это я поперся на кладбище работать.

– Да, в самом деле, почему?

Стас помялся немного, не зная даже, как лучше сказать. И что лучше сказать человеку, с которым он разговаривал второй раз в жизни. Вернее первый – вот так, по душам.

– Из-за девушки. Наверное, глупо звучит, но… она здесь. Ну, ты понимаешь, о чем я. Словом, я как узнал, что есть вакансия, сразу и подрядился. Кем, не имело значения.

Тихоновецкий разом оборвал себя и молча глядел в сторону железной двери с углублением глазка. В камере стояла тишина со двора, куда выходило окно, так же не доносилось ни звука. Город уже спал. И только они, превознемогая сон, еще беседовали друг с другом.

– Главное, быть поближе. Просто быть, ухаживать, подметать, смотреть, чтоб не забросили чего. Ну знаешь, как это часто бывает у дворников – на пустующую могилу непременно наваливается всякий мусор.

– Давно она? – спросил Тихоновецкий.

– Два года как.

– Мои соболезнования.

– Спасибо. Хотя… знаешь, я как-то привык к ней… такой. Не знаю, зачем я это все говорю. Если спросишь, как мне сейчас, скажу, что хорошо. Вот так вот. Наверное, это заболевание, Фрейд чего-нибудь по этому поводу наверняка написал.

– Не думаю. Да что говорить, все мы немного того… по Фрейду. Вот я, к примеру, не доверяю часам мобильного телефона, хотя они показывают абсолютно точное время, поэтому и ношу обычные. Наверное, потому и не доверяю, что кварцевые бегут вперед и их можно отвести назад, подставить.

Стас кивнул.

– Понимаю. А сколько сейчас?

– Без пяти два. Сутки на ногах, а спать почему-то не хочется. А ты как, может я надоел своей трепотней.

– Нет, напротив. Я тоже не хочу спать, – хотя он откровенно клевал носом, несмотря на дикую жару КПЗ. – Лучше поговорить.

– Да лучше. Особенно тут. О чем тебя еще гэбист спрашивал кроме кладбища? Старое вспоминал?

– Ты будто готовишь статью.

Тихоновецкий улыбнулся.

– Я же журналист. Привык уже. Прости, если задаю дурацкие вопросы.

– Да нет, нормально. Интересовался здоровьем даже. Они вообще поначалу очень приветливые, а потом, как начнут трясти – уже не остановишь никакими судьбами … – по телу пробежала предательская дрожь. Стас остановился, несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь.

Теперь к старым кошмарам добавилось беспокойство за мать. Как там она сейчас? Ведь тоже не спит, звонит в милицию, в больницы, по знакомым. После того суда у них много было знакомых, жаждущих оказать посильную помощь – да что-то дальше этой показной жажды не заходивших. Особенно их много появилось уже после процесса. Наверное, сейчас они и забыли о деле Белоконя. А вот теперь им некстати напомнили. И что дальше – бросали трубку, бормотали извинения, соглашались и снова залезали в теплую постель, чтобы напрочь выкинуть ночной звонок из головы?

– А когда прибыл сюда, хоть что-то спрашивали?

– Нет. В том-то и дело, что нет. Просто посадили в камеру, сержант, вообще как истукан. Вытряхнул все из карманов, довел, запер и все. Ах, да на прощание велел ждать. Можно подумать, что другое остается.

– Просто Кафка какой-то. Жаль, здесь лампочка не выключается.

Некоторое время они молчали. Было слышно, как на улице промчалась машина, и отъехав от отделения до самого конца улицы, неожиданно включила сирену. Оба непроизвольно вздрогнули.

– Меня вот так с помпой брали. Две машины в засаде ожидали, – вспомнил Стас, снова пытаясь унять дрожь.

– Меня проще. На митинге стукнули по голове дубинкой – пришел в себя в автозаке. Отказался подписать заявление, что мол претензий не имею, а морду разбили на улице – еще раз по голове. Очнулся в общей камере. Правда, всегда довольно быстро отпускали. Типа, разбирались, что пресса.

– Это помогает.

– Иногда напротив. Если всегда будешь разоблачать и изобличать – просто надоешь. Мне кажется, некоторые газеты только потому и держатся, что изобличают и разоблачают постоянно. Вот та же «Новая» – тираж у нее никакой, а злобы выше крыши. Кто ее читает, не знаю. Но не закрывают, думается, по одной простой причине – слишком уж наглая и… подлая, что ли. И заодно олицетворяет всю оставшуюся оппозицию. Честно, я беседовал с несколькими ребятами оттуда – вроде ничего, но почитаешь, что пишут… точно не в себе. Может, на индейском кладбище редакцию построили?

Стас улыбнулся против воли. Где-то невдалеке открылась дверь. Быстрые шаги по лестнице в их подвал, все ближе, ближе. Оба, не сговариваясь, стали медленно подниматься с места.

В замке повернулся ключ, дверь медленно отворилась. Некто безликий произнес из темноты коридора:

– Тихоновецкий – на выход.

Вздох облегчения; вздох разочарования.

– Держись, – произнес Валентин. – Я все помню.

Он похлопал себя по карману цветастой рубашки – там лежал листок с номером телефона матери Стаса.

– Давай, поторапливайся.

– Совсем на выход?

– Совсем, – хмуро ответил невидимый. Дверь бухнула, закрываясь. Снова повернулся ключ, отрезая Стаса. Его проблемы, его горести, его тревоги и надежды оставляя ему одному.

Тихоновецкого провели коридором к выходу. Разом повеяло прохладой, Валентин даже вздрогнул от ветерка, донесшегося из распахнутой двери и проникшего под рубашку, пропитавшуюся потом. Будто на улице не тридцать. Дежурный выдал ему телефон, память с видеосъемкой кладбища, была вытерта подчистую.

– Со вторым что делать? – спросил, наконец, молодой сержант. – Мне указание всех подозреваемых выпустить.

– Он не подозреваемый, – ответил дежурный, ожидая, когда Валентин распишется в гроссбухе. – На него жалоба поступила от Велесова. При задержании оказывал сопротивление…. А вам, молодой человек, здесь больше делать нечего. Давайте, давайте, – оба поднажали и выпихнули Тихоновецкого на улицу.

Велесов, знакомая фамилия. Валентин покопался в памяти, не нашел, достав мобильник, вгрызся в Интернет. Ах, ну конечно, это тот самый капитан, которому дали два года условно по делу Станислава Белоконя. За избиения. Значит, он снова работает тут. Очень хорошо.