Максим Тихомиров - Красная планета

На рассвете в одном из дворов станционного поселка дурным голосом заорал петух.

Петушиный крик вдруг оборвался, сменившись низким утробным уханьем.

Что-то большое, высокое — выше телеграфных столбов — задвигалось между опустелых домов, легко перешагивая через них. Пропало в тенях среди скальных останцев на склоне отрога старой горной гряды, что полукольцом замыкала долину сразу за поселковой околицей.

Хлестко ударил одинокий винтовочный выстрел. В ответ над поселком раскатился возмущенный рев.

Солнце выпростало лучи из-за обступивших станцию холмов, путаясь в кронах и приставших к ветвям клочьях тумана. Один из лучей с явственным «Шшииииииих!» прошел сквозь колоколенку погорелой церкви, и та осыпалась кирпичным крошевом, а луч зажег в факел старый тополь у церковной ограды.

— Кто из твоих на колокольне был, а, Сергеев?

Молодцеватый военный в форме со звездой и тремя кубиками на рукаве, крест-накрест затянутый в портупеи, скрипящий начищенной кожей сапог, спрыгнул с подножки штабного броневагона и споро зашагал рядом. Был военный гладко выбрит, резко пах одеколоном и крепким табаком, усы имел аккуратно подстриженные и нафабренные. Взгляд прищуренных глаз из-под козырька фуражки цепко обшаривал окрестности, задерживаясь на миг на каждом из строений заброшенной станции.

Бронепоезд закованной в доспех змеей медленно втягивался в хитросплетение поржавевших путей. Состав прибывал на дальний путь, прячась жилья за товарным составом, в смутное время пущенным невесть уж кем с рельсов да так и оставшимся среди зарослей лопухов и ромашки.

Локомотив окутался клубами пара. Машинист отмахнул из распахнутой дверцы, и состав пошел совсем медленно. Остановился с почти деликатным перестуком буферов.

Дула корабельных пушек в спонсонах смотрели на здание вокзала сквозь бреши в стенах покалеченных вагонов товарняка. Вокзал подслеповато таращил разбитые окнами на первый за три года поезд, пришедший по заброшенной ветке со стороны Абакана. Бронепоезд «Власть Советам» пробирался к затерянному среди южной тайги разъезду добрую неделю, толкая перед собой платформы путеукладчика и то и дело отправляя команду рубить на шпалы корабельные сосны.

Тайга по мере приближения к станции делалась все более неживой. Птиц и зверья встречалось все меньше, и скоро некого стало пугать резким вскриком парового гудка.

Лес опустел.

Улицы станционного поселка казались безлюдными. Провалившиеся крыши, окна без единого стеклышка, тут и там — черные следы пожарищ.

Теперь, когда состав встал, на весь белый свет пала тишина.

Лишь с треском горел тополь да осыпались кирпичи с обрубка колокольни.

— Гордиенко я туда посылал.

На боевой рубке сбоку открылся лючок. Выглянула небритая усатая личина под кожаным картузом со звездой.

— Охотник, глаз-алмаз… Был, — поправился обладатель усов и картуза, стрельнув глазами на руины церкви. — Петушок-то подсадной как сработал, а? И накинулись сразу, даром что он им на один понюх… Голодные, сталбыть, дальше некуда. Чуешь, Николай Петрович, какая тишина? Собак нет. Ворон нет. Людей, и тех не слыхать и не видать. Крысы-то хоть остались? Или и тех повысосали упыри?

Тот, кого назвали Николаем Петровичем, строгоглянул на подчиненного, но не осадил, не одернул. Проворчал только:

— Ну что ты, Сергеев, как бабка старая? Упыри… Тьфу.

— А кто ж, как не упыри? — округлил и без того выпуклые глаза «картуз». — Кровопийцы, поискать каких. Вот кто бы подумать мог, а, Николай Петрович? Как будто нам тут своих мало, так еще и эти невесть откуда на головы нам свалились. Контра марсианская!

— Отставить, Сергеев, — поморщился командир. — Командуй высадку по вагонам.

Усатая голова скрылась внутри, и через миг искаженный переговорными трубами рев раскатился по отсекам. Красноармейцы повалили наружу, строясь у вагонов.

С открытой платформы по откинутой боковой аппарели скатился «Остин-Путиловец». Броневик лихо развернулся и повел из стороны в сторону стволами «максимов».

Расчеты сноровисто снимали с других платформ полевые орудия на колесных лафетах и разворачивали их на станционные постройки.

Николай Петрович поглядывал на минутную стрелку часов — успеют ли? Успели… Сзади накатило волной сложного амбре из махры и крепкого пота.

— Где, Сергеев, мыслишь, могли твои упыри затаиться? — спросил, не оборачиваясь.

Замком поезда, неслышно вставший за плечом, кашлянул, скрипнул кожаном, надетом поверх тельника.

— Я бы на депо поставил. Пошлю людей с деревьев посмотреть, да на горку кого бегом отправлю. Только вот боюсь, басурманы терпеть нас тут долго не будут. Голодные, поди, дюже. Вон, тайгу всю повысосали на сколь верст кругом! Брать их надо чичас, пока не опомнились. Прикажите артподготовку, а, Николай Сергеевич? С наскоку их надо, как тогда в Екатеринославе? А, Николай Сергеевич?

Глянул с надеждой. Командир кусал губу.

Решился.

— Нет, Сергеев.

«Замок» увял.

— Сейчас время другое, и не Екатеринослав, не махна… Тогда они нам вообще под горячую руку попались, и мы просто испугаться не успели, а они — опомниться. Оттого мы с тобой и живы по сию пору.

Помолчал.

— Значит, так. Пушки цель на вокзал да дома. Мортиру — на депо. Броневик малым ходом на холм, пусть за кустами да деревьями схоронятся. Огня без особого распоряжения не открывать! Нам сейчас живыми взять хоть кого-то потребно. Язык нам нужен. И чтобы от диковин их хоть что-то целым осталось. Учиться у них будем. ЦИК приказал, сам понимаешь.

— Понимаю, — кивнул Сергеев.

— И вот еще что, — командир помешкал. — Мальца разведать отправь.

— Ох, — Сергеев смущенно покрутил ус. — Жалко парнишку-то. Он и так от энтих понатерпелся поболе многих…

— Знаю, Сергеев, — ответил Николай Петрович. — Но лучше него никто врага не знает. Кто еще бок о бок с ними полгода прожил? Кто еще выжил, когда всех прочих на версты вокруг пожрали? Знаешь таких? Вот и я не знаю.

«Замок» согласно хэкнул и послал красноармейца в хвост состава.

— Боец Осип Андреев в ваше распоряжение прибыл, товарищ красный командир Аввакумов! — бодро отрапортавал звонкий голосок через минуту.

Бойцу Осипу Андрееву было на вид лет десять-двенадцать. Был он худ, конопат и лопоух. Шея болталась в вороте ушитой, с чужого плеча гимнастерки. Матерчатый шлем сползал на глаза. Из под шлема неожиданно серьезно смотрели большие прозрачные, словно выжженные изнутри, глаза, странно чужие на детском лице.