Вадим Оришин - Сокрытый в Тени Крыла

Кьюджин пожал плечами:

— Новых людей я сюда водить не стану…

— Если станешь, сообщи дежурному, — вставил Сунг.

Коноховец кивнул, продолжив:

— Дурью мы не балуемся. Драки устраивать… Это уже от соседей зависит, но нарываться специально больше смысла нет. В том, что я противников убиваю, больше никто не сомневается. Есть какие-то правила, о которых вы хотите рассказать?

Сунг снова хмыкнул:

— Правила есть, но тебе они, похоже… Нда. После предыдущих хозяев много осталось?

Кин поставила перед надзирателем чашку, но сама садиться не решилась, отойдя в сторону. Сунг на чашку посмотрел, но пить пока не стал.

— Много, — кивнул Коноховец, — мы все в одну комнату сгрузили, хотите посмотреть? И да, вот это уже взятка.

Надзиратель усмехнулся, взял чашку, отпил.

— Зайду попозже. Что ты хочешь взамен? Раз никого водить не собираешься.

— Пока не знаю. Я так понимаю, о ночном госте спрашивать бесполезно?

Сунг хмуро кивнул:

— Правильно понимаешь.

То, что Сунг сам к этим гостям относился сугубо негативно, было видно невооруженным взглядом, но работа есть работа.

— Ну и ладно, — не стал настаивать Кьюджин, — Заглядывайте в гости, надзиратель Сунг.

Куноичи хромала по коридору, зло матерясь сквозь зубы. Фантомные боли. Боли в ноге, которой у нее уже не было. Каждый шаг сопровождался чувством всаживаемых в позвоночник раскаленных игл. Каждый десятый шаг вспышка боли сбивала дыхание, заставляя остановиться и дышать. Дышать, чтобы унять проклятую боль. Протез противно поскрипывал на каждом шагу, насмешливо отсчитывая каждый десяток. Очередной десятый шаг, и…

— А-а-ар!

Она упала, не справившись с болью. На несколько секунд боль сковала все движения, и она лишь тихо мычала, всеми силами сдерживаясь от того, чтобы закричать в голос. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Боль отпустила. Не исчезла, нет. Теперь она никогда не исчезает. Боль преследует ее ежедневно, ежечасно, каждую минуту, каждую секунду. Боль в ноге, которой нет. Перевернуться, сесть на задницу, оттащить свое слабое измученное тело к стене. Отдышаться. И попытаться подняться, опираясь на стену. Ей предлагали… Нет, ее упрашивали держать рядом с собой кого-то, кто всегда поможет. Она отказала. Просто не могла себе позволить показывать кому-то, как ей больно. Мучительно больно. Снова встала на ноги. Отдышалась, и похромала дальше, отсчитывая проклятые десять шагов. Шаг за шагом, зло ругаясь сквозь зубы.

Ирьенины в один голос твердили, что никаких травм нет. Остатки мертвой плоти на ноге отрезали, синяки и ушибы зажили. Никаких травм. Но это бесило еще больше. Понимание, осознание того, что боль засела не в ее теле, а в ее голове. Засела глубоко, очень глубоко. Там же, где и воспоминание о дне, который она хотела всеми силами забыть. День, когда все кончилось.

Кьюджин не обманул. Никакого обмана. Пообещал гору неприятностей в случае разрыва договора, и сам же их устроил. Она все пыталась понять, как могла согласиться на то предложение. Почему не предвидела того, что произошло? Чувство вины за разрушение своего дома сжигало куноичи едва ли не сильнее, чем постоянная боль. Но она сделала то, что сделала. И проиграла. Сначала проиграла помощникам Кьюджина. А затем…

— А-а-ар-р-р!

Снова, стиснув зубы, остановиться. Но не упасть, успев облокотиться на стену рукой. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Тера. Ублюдок! Тварь! Желание собственными руками порвать его на куски. Ненависть, лютая, злобная ненависть. Кажется, именно ненависть помогала ей каждый день вставать и двигаться, идти, делать. Месть. Жажда мести. Но Тера был лишь первым. Он ответит за то, что надругался над ней. Тому, кто принесет ей голову Теры, она заплатит очень дорого. Еще больше она заплатит тому, кто приведет этого ублюдка живым. Если он попадет в ее руки, смерть его будет долгой и мучительной. Она применит все свое воображение, чтобы последние дни этого ублюдка были невыносимы. Но он первый. А второй.

Кьюджин. Она отлично понимала, что Като не по своему желанию и не из удовольствия атаковал Суну. Это была его работа. Его обязанность. Но от этого желание убить ненавистного палача меньше не становилась. Эта ненависть была другой. Кьюджин не измывался над ней, не издевался. Нет. Он лишь нанес хладнокровный удар в самое сердце. Один, но какой? Удар, после которого она уже не считала себя живой. Просто призрак, жаждущий мести.

Куноичи остановилась рядом с окном, выглянув наружу. Вечерело, но солнце еще не опустилось за скалы. И в его алом свете можно было рассмотреть руины, оставшиеся от ее селения. На месте крупных зданий лишь груды камней. Хоть как-то выстояли удар только нижние уровни резиденции и арена Суны. Но даже так оба здания находились в таком состоянии, что грозили вот-вот развалиться окончательно. А сил и времени на ремонт попросту не было. По остальной Суне разбросаны домики для выживших. Домики. Громко сказано. Куски ткани, натянутые над очищенными от мусора площадками, где ютились выжившие. Казалось бы, что после такого удара выживших будет не много. Но все вышло намного хуже. Скрытая деревня не зря была скрытой деревней. Фуиндзюцу, защитные печати, барьеры. Они должны были защитить. Не защитили, сделали только хуже.

Она помнила, как ругалась с кем-то из подчиненных, пытаясь сквозь ноющую боль вслушиваться в доклад. Защитные печати сработали, но они были рассчитаны на техники, на чакру, но не на то, что обрушилось на Суну. Куноичи понимала, это не техника и не чакра. Газовая взрывчатка. Гениально, просто и эффективно. Печати сработали, но лишь слегка удержали ударную волну. Людей, оказавшихся на улице, вмяло в песок, но не убило сразу. А за ударом пришел жар. Воздух, раскаленный сгорающей взрывчаткой и давлением, обжигал кожу и легкие, но не убивал. Мучил и калечил, но не убивал. Кому не повезло оказаться ближе к эпицентру, где ударная волна была сильнее, если не убивало самим ударом, то накрывало осколками. Верхние ярусы резиденции, принявшие первый удар, разлетелись в мелкую крошку и, подбрасываемые в воздух взбесившимися защитными печатями с одной стороны, и получающими ударный импульс от взрыва с другой, накрыли большую часть Суны смертоносным каменным дождем. И снова не убивающим, а калечащим и ранящим. Затем от перемены давления воздуха в воздух поднялась вся пыль и мелкий песок, после взрыва начавший медленно оседать на всех поверхностях толстыми слоями.

Именно тогда начался ее тихий кошмар. Она перенесла взрыв, заваленная обломками дома. Но не могла выбраться сама. Раскаленный воздух обжигал лицо, рот и легкие, резал глаза. Чтобы дышать им, приходилось применять технику футона. Так она боролась с жаром. Сама не знала сколько, минуту, час. Она не знала, потому что это время слилось для нее в сплошное повторение одних и тех же действий. Держать рядом с лицом прохладный воздух. Осторожно вдыхать его, не слишком быстро, чтобы не смешать горячий и холодный. Медленно выдыхать. Охлаждать, снова вдыхать. Она ждала, что ее найдут. Но ее никак не находили. Воздух остыл, но вместо него пришла пыль. Теперь куноичи фильтровала воздух от мелкого песка, но с каждой секундой это становилось все сложнее. Пыли было все больше, а воздуха все меньше. Из-за облака пыли, вставшего над Суной, стало темно. И она лежала, отгоняя пыль, заставляя себя дышать, и стараясь не провалиться в сон, чтобы не умереть. Лежала, и ждала спасения. А спасение все не приходило. Потому что вся Суна была заполнена такими же, как она. Заваленными, раненными, борющимися за жизнь. Погибших было немного. Зато раненым не было числа. Выжившие шиноби пытались найти и помочь выжившим, обыскивали руины, искали. Искали, а сами не знали, что делать. Несколько колодцев были завалены взрывом, еще несколько забиты пылью. Оставшиеся шиноби, со сродством воды, пытались поднять воды из-под земли, но ничего не получалось. Только через день шиноби со стихией воздуха удалось полностью разогнать или посадить пылевые облака. Но к тому времени выживших уже мучила жажда. А поить их было нечем. И не хватало медиков, чтобы лечить ожоги, переломы, открытые раны. Но она всего этого не видела.