Павел Торубаров - Без единого выстрела[сборник]

— Ну, что там книжки те, Никанорыч? — спустя час Бродяга потягивал кофе в рабочем отсеке бункера.

— Ах, да! — профессор отодвинул свою чашку, скрестил руки на столе, глаза его прищурились.

— Весьма, весьма интересные экземпляры, Бродяга! Любопытная находка. А сами–то Вы читали что–то из них?

— Дык когда? Как собрал в тот раз — сразу к тебе. Но сейчас вот время есть, могу полистать.

— Э, нет. Как Вы изволили выразиться «полистать» — не стоит, — Вениамин Никанорович покачал головой. — Книги, знаете ли, нужно ЧИТАТЬ! А полистать можно газетку в, эээ, извините, клозете. Так что Вы уж сделайте милость: располагайтесь и читайте. А там и обсудим. А я пока займусь своими, так сказать, насущными. Как раз еще пара–тройка анализов осталась…

Попал раз Бродяга к бюрерам. Когда, где и как — не спрашивайте его. Он такими тайнами все одно не поделится.

И вот. Посадили его карлики в клетку, а сами потопали какие–то свои обряды языческие проводить. Смотрит Бродяга — диву дается. Сидят бюреры вокруг красного половичка. Кругленький такой половичок, симпатичный. Сидят — раскачиваются. А над ними водит хоровод всякий хлам: болтики–гаечки, стеклышки–бумажки, гильзы–железячки. Что за мудреный ритуал, ломает голову Бродяга…

Постепенно затянули карлики вой. И все громче, громче. Передернул плечами наш пленник: хоровод хлама от воя того поднялся под самый потолок, закружился так, что слился в широкое такое кольцо — юпитер со своими поясами обзавидуется!

И вдруг — бах! Тишина вакуумная ударила Бродягу в перепонки барабанные. Замер хоровод.

А потом внезапно обрушился весь хлам в центр коврика. Что тут началось! Гайки не пускают к коврику гильзы — сталкиваются, рикошетят друг о друга; стеклышки–бумажки рвут в клочки, а сами рассыпаются от ударов железячек. Грохот поднялся неописуемый! Рухнуло все на пол.

Зажмурился Бродяга, уши ладонями прикрыл. Испугался.

Долго так сидел — прислушивался. Ничего, вроде. Открывает глаза: мать чесна! Кружок карликовский превратился в кашицу кроваво–черную: посекло лилипутов противных хламом с потолка. А коврик круглый — чистенький. Ни один захудалый осколочек на него не упал! Ни один бумажный клочёчек не опустился!

А у клетки стоит бюрер. Противный — сил нет рассматривать. На пленника пялится. И глаза такие грустные–печальные.

Защемило у Бродяги под ложечкой.

— Что за кручина приключилась, образина? — приободряясь от такого поворота событий, спрашивает его Бродяга.

— Напрасно Вы, уважаемый, меня образиной обзываете! — обиделся карлик. — Видели Преодоление? — и башкой двинул в сторону кашицы.

— Так вот как это у вас тут называется? — удивился пленник. — Ну, видел, вроде.

— Плохо, — потупился бюрер. — Никто не должен этого видеть. Только сами Преодоленцы.

Теперь я вынужден Вас отпустить.

— Во как? — Бродяга от изумления глазами многострадальными быстро–быстро заморгал.

— Вы изволили влезть в наш монастырь со своим примитивным непониманием, — вздохнув, продекларировал заученное карлик. — Мы Вас торжественно изгоняем.

С этими словами бюрера прутья сталкеровой темницы развалились. Вот так и выжил смельчак-Бродяга. А что оставалось? Сунул нос не в свой огород — получил

по кончику. А что понятного мало узрел — дык то даже лучше: пересказать кому–то не сможет.

И тайна бюрерова Преодоления снова будет спасена…

Притча. Читать ночью у костра за тушенкой.

Когда–то давным–давно, когда мама и папа Бродяги играли в песочнице и засыпали на руках, жил на свете Сталкер. Ходил за хабаром, отстреливал крыс–мутантов, крался у аномалий и о Монолите мог только мечтать: очень, очень далек был от него Монолит. И пройти к нему было нельзя.

А в один прекрасный день стало можно.

Задумался Сталкер крепко: а ну, как не дойдет? А вдруг миф это все? Или хитрая легенда, заманивающая легковерных на гибель лютую? Но Сталкер был мудр и расчетлив не по годам.

Засучил рукава, прислонил верный «калаш» к табурету и нажал на «Power».

Долго потел он у экрана мерцающего. Много кофе с тех пор утекло, да много сигарет в бычки обратилось. Да только не потянул Сталкер взваленный крест. Откинулся на табурете тихонечко.

Стали Сталкера разыскивать торговцы да туристы страждущие: как же без опытного–то жить дальше. Нашли. Опечалились. Погребли. Заинтересовались трудом предсмертным. Стали вникать–соображать. Ругались сильно, побили даже кого–то. Но — закончили!..

Ликовали в тот день все, от мала до велика! Знамо ли: сколько лет назад затеял Сталкер, пухом ему Зона, труд свой загадочный, а вон, только сегодня мудрые последователи до истины докопаться сумели.

И открыли мудрецы люду праздному тайну великую: есть он, Монолит–то! Камень это

природы непознанной, исполняющий сокровенное, из сердца человеческого извлеченное. А потому — священен он! И только мудрец, знающий точно о сокровенном в сердце своем, способен приблизиться к Нему, да вровень с ним стать.

И решил люд боязливый: надобно Камень тот хранить! Чтоб не гибли кучками сорви–головы вездесущие, возомнившие себя мудрецами знающими.

И стал клан избранных священный Камень хранить–оборонять.

И подумал люд мыслящий: зачем Зона–то нужна человечеству многострадальному? Хватит с него и своих бед великих. Надо бы Зону ту стереть с лика Земного.

И призван был другой клан избранных долг сей перед цивилизацией выполнить.

И усомнился люд сомневающийся: вдруг помощь великая из той Зоны человечеству

тысячелетнему обернется? Надо бы разрешить мудрецам Зону познать.

И стала еще одна группа свободу в Зоне проповедовать…

Долго ли, коротко ли длилась история места сего загадочного. Да только пришел как–то в Зону Бродяга. Не захотел он ни Камень от людей прятать–сторожить, ни долг перед человечеством справлять, ни свободу познания зонного проповедовать, — стал он просто в Зоне той жить…

Бродяга очень любил дождь. Особенно затяжной. Бывало, выйдет из схрона, подставит лицо тугим струям, руки раскинет. Стоит — балдеет. И плевать, что радиоактивным дождь в Зоне слывет: давно уж облысел Бродяга, да и мужское свое начало не проверял уж годков пять, как пришел сюда. И не тянуло чего–то. Да и боязно: вдруг и впрямь — иссох порох в пороховницах сталкерских. Горе. А так, в неведении оно и полегче: авось, сможет, ежели понадобится. Только вот надеяться на то он уж давно бросил. И то верно — найдутся в Зоне и поважнее дела…

Дождь. В тайне ото всех считал его Бродяга кусочком счастья. Маааленького такого,

человеческого, личного своего счастья. Индивидуальной своей зонной отрадой. И не беда, что вечно хмурое, неприветливое здешнее небо в минуты дождя нависало над сталкерами стальным покрывалом. Бродяга просто закрывал глаза. И чувствовал струи. И улыбался.