Василий Горъ - Хейсар

– Терпеть ЧУЖУЮ боль – легко! – заорал ему вдогонку Бельвард. – И советовать – тоже! А вот оказываться там, где ДОЛЖЕН, – нет!!!

Отвечать на последнюю фразу Ясс не стал, хотя и мог. Хотя… нет, ответил – в прихожей раздалось злое хекание, и дом зашатался от могучего удара.

Презрительно усмехнувшись, юноша подошел к окну и увидел в нем свое отражение.

Зажмурился. Осторожно прикоснулся к скуле. Почувствовал шероховатость ткани, пропитанной лечебной мазью. Сдвинул руку чуть выше и почувствовал, как у него слабеют колени, – повязка, прикрывающая пустую глазницу, была на месте. А глаза – не было!!!

– Я вырву тебе оба и заставлю их съесть! – выдохнул он. – Потом вырежу желудок и скормлю их еще раз! Поняла?!

За соседским забором насмешливо тявкнула какая-то блохастая тварь, чуть подальше – еще одна, и по Ремесленной Слободе покатился издевательский собачий брех.

Бельвард изо всех сил стиснул зубы, зажмурился и застонал – как и обещал мэтр Марон, напряжение мышц лица ослабило действие обезболивающего отвара и снова вернуло ощущения…

…Первое прикосновение Боли оказалось легким и почти неощутимым: где-то под повязкой с лечебной мазью вдруг затлел крошечный уголек.

Второе – чуть грубее: уголек превратился в иглу и слегка нагрелся.

Третье – невыносимым: игла раскалилась добела, обрела толщину и грани, шевельнулась и в который раз за сутки вырвала его глаз!!!

– Ясс… – упав на колени и вжавшись лбом в пол, выдохнул Бельвард. – Я-асс!! Я-я-асс!!!

Далеко на краю корчащегося от боли сознания громыхнула дверь, простучали каблуки сапог и раздался встревоженный голос телохранителя:

– Да, ваша светлость?

– Дай…

– Что, светлость?!

– Кусочек ан-тиша! Маленький! Слышишь?!

Целая Вечность мрачного молчания… Тихий вздох… Шелест разматываемой ткани – и юноша вскочил на ноги чуть ли не раньше, чем почувствовал тошнотворный запах «розовой слюны»…

…В этот раз горечи, от которой сводило зубы, почти не чувствовалось. И омерзительной шершавости – тоже: малюсенький – с ноготь мизинца – кусочек коры нежно лег на язык, ласково ткнулся в передние зубы и приник к верхнему небу. Потом набух, потяжелел и дохнул в десны легким холодком. А когда они слегка онемели, наполнил рот восхитительной, ни с чем не сравнимой сладостью!

Болт, ворочавшийся в глазнице, тут же остыл, в мгновение ока покрылся изморозью, а потом осыпался мелкой снежной пылью. Прямо на грязный, покрытый пятнами крови пол.

Юноша облегченно выдохнул и… изумленно вытаращил единственный глаз: крошечные снежинки, подхваченные его дыханием, взвились в воздух и превратились в серебряное облачко, напоминающее геральдический шлем с девятью решетинами [47] Положение шлема в гербе далеко не случайно. Бельварду чудится графский. , повернутый в три четверти.

Вглядевшись в его серебристую поверхность, от которой почему-то тянуло грустью, он сглотнул подступивший к горлу комок и вздохнул:

– Да, т-ты прав, гра-а-афом мне уже н-не быть…

Шлем злобно оскалился, потемнел и превратился в топор. В тот самый, которым Бельвард учился отрубать конечности – с потертой рукоятью, покрытой замысловатой резьбой, со вмятиной на обухе и лезвием, наточенным не хуже родового меча отца.

Губы юноши искривила злая усмешка:

– Ага, пытался… Но толку?

От топора повеяло жуткой, затмевающей все и вся ненавистью. А через мгновение он заиграл алым, потек и обернулся огромной – с кулак – каплей крови, в которой отражался эшафот. И привязанный к колесу Бездушный…

Бельвард зажмурился и провалился в прошлое…

– …Ваша светлость, он потребовал пять сотен золотых! И еще по две сотни за каждый удар или касание факелом… – глядя на носки своих сапог, пробормотала Ульяра.

– Итого тринадцать сотен? – деловито уточнил Коммин [48] Коммин – самый младший сын графа Ильмара Увераша. .

– Пятнадцать… – оскалился отец. – Ты забыл, что его первым делом оскопят!

– ОскоПИТ! – подчеркнув последний слог, выдохнула мать. – Бельвард! А потом прижжет рану и отрубит этой твари и руки, и ноги…

Бельвард удовлетворенно кивнул – ни одному из его близких даже и в голову не пришло задуматься о цене, запрошенной за место помощника палача.

– Это еще не все, ваша милость… – Лоб, щеки и шея Ульяры покрылись безобразными алыми пятнами, а голос ощутимо задрожал: – Он сказал, что не выпустит его све… его милость на помост, пока не добьется от него нужной силы удара…

– То есть? – нахмурилась мать.

– То есть его милости придется… э-э-э… поработать… с заключенными… как минимум двое суток…

Увидев, что по щекам Ульяры потекли слезы, а ее рука осенила его знаком животворящего круга, Бельвард непонимающе выгнул бровь и… догадался, что она боится за его Посмертие!

Чувство нежности, которое он испытывал к девушке, чаще других согревающей его постель, мгновенно сменилось диким, всепоглощающим бешенством: она, выросшая в доме Уверашей и обязанная жаждать мести так же, как и ее сюзерен, смела верить в Бога, ее запрещающего!

– Скажешь хоть одно слово про Изумрудную Скрижаль или Вседержителя – и я начну свою службу с того, что вырву тебе язык!!! – вцепившись в рукоять кинжала, выдохнул он. И виновато поклонился отцу: – Прошу прощения за вспыльчивость, ваша светлость…

Ульяра рухнула на колени, как подкошенная, и затряслась в беззвучных рыданиях.

Благосклонно кивнув Бельварду, граф Ильмар подал корпус вперед и вперил взгляд в коленопреклоненную девицу:

– Передай своему свояку, что деньги значения не имеют. И что мой с… что его помощник приступит к выполнению своих обязанностей уже сегодня ночью…

«Умрет… Обязательно…» – усмехнулась капля. И у слуги Двуликого исчезла правая рука!

– Н-нет! Не так… – с трудом ворочая непослушными губами, пробормотал Бельвард. – Он дол… должен у-умереть от ма-а-аей руки!

Рука вернулась на место. Потом возле колеса появился он, Бельвард, и, зачем-то проверив, как привязано запястье Бездушного, крутанул в руке топор…

– Да!!! Именно так!!! – восхищенно воскликнул юноша. И закусил губу, увидев, что эшафот куда-то исчез, а капля, дрогнув, снова изменила форму. На этот раз превратившись в тонкую женскую кисть, сжимающую арбалетный болт!

– И она… тож-же… у-умрет… – поняв намек, пообещал он. – Т-только на-а-амного м-медленнее и ба-а-алезненнее, чем он…

– Ваша милость, просыпайтесь! Ну же!!! – Несмолкающие причитания, раздающиеся прямо над ухом, заставили Бельварда открыть глаза.

Белое пятно перед левым оказалось подушкой. А черное, клубящееся нечто перед правым…

«Правого глаза у меня нет…» – невесть в который раз за сутки угрюмо подумал он и заскрипел зубами.