Илья Крымов - Дети Силаны. Натянутая паутина. Том 2

– Мне передается ваше разочарование, хозяин, – сообщила Себастина, поднося чашечку с чаем, – они не преуспели?

– И не преуспеют, как мне кажется. Максимум, что смогут, – это высказать смутные догадки, мол, некоторые знаки кажутся знакомыми, да только непонятно почему.

– Но вы уже знаете, что делать, хозяин?

– Есть идея. Завтра наведаемся в гости к одному старому книготорговцу, постараемся расспросить его о сыне, а заодно покажем и эти художества. Чай великолепен.

– Спасибо, хозяин.

Разобравшись с отчетами и передав пергаменты на перевод, я стал готовиться ко второму выезду. Не то чтобы я забыл содержание легенды об апофеозе Кашешубана – этот осколок этноса ду-хаса пользовался большой популярностью как археологический и культурный памятник, но прежние переводчики могли допустить ошибку или внести отсебятину, а я нуждался в тексте наивысшей степени точности.

Ближе к вечеру, когда солнце наконец сжалилось над Арбализеей и земля начала остывать, мы вновь выехали за пределы посольства, но уже на «Гарриразе», в качестве Шадала эл’Харэна и его помощницы. Некоторое время ташшары следили из теней, не увязался ли за нами хвост, а когда этого не подтвердилось, шофер направил стимер на северо-запад. Благо не пришлось пересекать весь город, и довольно скоро, на закате, мы достигли нужного места. Нас ждала важная встреча в Двуличье.

Большинство зданий в этом районе были не столько высокими, сколько большими . Говоря проще, то были большие дома с большими окнами и дверьми, построенные для больших жителей. Двуличье являлось единственным местом на западе континента, где жила община мангуда.

Эти существа воистину поражали своей необычностью, они имели две ипостаси, два разных облика, кои менялись в зависимости от пожелания мангуда: первый – почти человеческий, только заметно крупнее; второй – громадное чудовище, сплетенное сплошь из стальных мышц, вооруженное когтями и клыками, неописуемо сильное и живучее.

Местом встречи была таверна, стоявшая прямо на высокой морской набережной. Она носила очень подходящее название: «Под королевским утесом», – так как из ее окон действительно открывался вид на утес королевского дворца. При входе у нас вяло поинтересовались, кто мы и к кому пришли, после чего разрешили войти и подняться на второй этаж. Там имелся обширный балкон, где под открытым небом за столом сидели пятеро мангуда. На широченном сиденье шестого стула сжался, словно стараясь исчезнуть, Хорас Кабо. Седьмой стул ждал меня.

– Желаю доброй ночи, почтенные доны. – Старомодное приветствие я сопроводил оголением головы и почтительным кивком.

Они в ответ приподняли свои плоские кепки за козырьки и привстали со стульев.

– Садитесь, дон эл’Харэн, мы будем есть арбузы.

Официантка, ростом не уступавшая мне, принесла поднос с тарелками и самым большим арбузом, который я видел в жизни. Один из мангуда, поджарый, с кожей цвета бронзы и седыми усами, достал раскладной нож и разрезал ягоду на семь равных частей. Корка у арбуза была тонкой, косточки – крохотными, а мякоть – красной и сахарно-сладкой. Я достал свой нож и начал есть наравне с остальными, не выплевывая косточек и громко хлюпая. После первого арбуза принесли второй, и его разделали на шесть частей, так как Кабо не справился со своей долей. Ему, как выходцу из псовых, да еще и сравнительно мелкому, было простительно. За вторым арбузом последовал третий, и на половине его я позволил себе откинуться на спинку и сыто рыгнуть. Остальные тоже быстро прекратили есть, официантка унесла корки и вернулась с дымящимися полуторалитровыми чашками самого черного, самого густого и горького кофе, который я когда-либо пробовал в своей жизни. Вдобавок он был очень горячим, словно горящая нефть, и пах ванилью. Я пил мелкими глотками и получал странное удовольствие. На этом нехитрый ритуал закончился.

– Кабо сказал о вашем намерении собрать вместе всех главарей кавандеро столицы.

Говорил тот, кто прежде разделывал арбузы. Его звали Армандо Эскудеро, он прожил долгую жизнь и был в большом почете у сородичей, серебристый вожак. Мангуда не имели четкой иерархии общества, не делились на классы и сословия, не выбирали себе официальных представителей, лишь такие вот старосты издревле говорили от лица общины, и влияние их было огромно.

– Не совсем. Моя цель заставить Старого Грифа покинуть убежище, дабы встретиться с ним и получить некоторую информацию.

– Но он заперся у себя в Каса Побре и оборвал почти все контакты с внешним миром, понимаю.

– Именно. Я прошу вас объявить о сходе главарей и послать одно приглашение ему, без указания конкретных причин. Если он прибудет…

– Если он прибудет, то окажется под нашей опекой и, не пожелав сотрудничать с вами, спокойно отбудет обратно. Я не могу позволить нашей репутации пострадать ни за какие блага мира.

Я понимающе кивнул.

– Что ж, в таком случае созовите остальных, дабы я смог сделать им деловое предложение. Кабо сказал, что нет места лучше Двуличья и никого надежнее вас.

Остальные мангуда молча слушали, глядя на меня из-под козырьков, Эскудеро грел руки своей чашкой.

– Допустим, я поручусь за вас и устрою встречу. Как вы намерены добиться их согласия?

– Я предложу им золото.

– Оно у них есть.

– Я предложу им столько золота, сколько они не смогут себе представить.

– Хотите их купить?

– Хочу прибегнуть к их помощи. Если для этого придется покупать, так тому и быть.

– А меня вы как хотите купить?

– Вас, дон Эскудеро, я не намерен покупать . Уверен, соглашаясь на эту встречу, вы уже знали, чего желаете, расскажите мне, и посмотрим, чем мы способны помочь друг другу.

Оказалось, что он хотел будущего, иначе не сказать.

За последние четырнадцать лет в Мескии было произведено больше реформ, чем за весь девятнадцатый век. Я строил новые социальные лифты, раздавал права, расширял возможности низкорожденных, за что меня кляли замшелые консерваторы, а также налагал на прежде ущемленные сословия новые обязанности, за что меня кляли свободолюбивые либералы. Чужие народы извне следили за процессом и думали, прикидывали, сравнивали.

Мангуда обитали на землях Арбализеи черт-те сколько поколений, и за это время их жизненный уклад практически не переменился. Во многом они походили на тех же ларийцев, о которых мало заботилась власть. Двуликие могли заниматься ограниченным числом профессий, жили компактно, почти не путешествовали, не имели равных со всеми возможностей, чувствовали себя изолированными. Я не мог точно сказать, что им не нравилось больше – само положение вещей или же чувство ущербности? В государственные структуры мангуда не брали, по морю они сами ходить отказывались, но даже в армии, где их всегда ждали с распростертыми объятиями, не удавалось подняться выше младших офицерских чинов. Стагнация.