Александр Толстов - Бестиата

Когда Брэнан, наконец, нагнал девчонку, едва различив среди сотен других укутанных в белое силуэтов, ему хотелось свернуть ей шею. Джахи оказался прав, а вот династа не стала посвящать его в то, что татуировка скрепила их дополнительными узами. Йаманаррка обернулась, безуспешно пытаясь скрыть усмешку:

– Мой архиспатий передумал?

– Ты солгала мне, маленькая дрянь, – прошипел он, не в силах удержать слова, в гневе слетевшие с языка. Но династа лишь улыбнулась.

– Скрыть правду – не значит, солгать. Связь прервется после финальной битвы, будь уверен. До тех пор, не все ли равно, связан ты или нет? В чаше не почувствуешь – там свои законы – адепты позаботятся. Но ты ведь не собирался бежать на самом деле?

Брэнан не ответил, опасаясь вновь наговорить лишнего и выставить себя куда большим дураком. Время для побега безвозвратно потеряно. А раз так, что такое для скованного – еще один моток цепи?

Жертвоприношения и возлияния длились до самого заката. Процессии, с восходом поднявшиеся на акрополь через врата Чистоты, переходили от храма к храму, чтобы почтить каждого из Драконовых слуг. Бледно-бирюзовый лик Аруны, Драконицы теплых течений, высеченный на главном метопе ее святилища сменили серебристые плавники Таргато, хранительницы всех рыбаков. Должно быть его мать, сегодня затемно начавшая службу, так же льет сладкие вина на жертвенник, испрашивая урожайного года для родного Сетрема. Желто-красные кольца Вароса – судьи во дворце Аммугана – плыли по стенам его храма в густом дыму воскурений, а темно-синий лик грозной матери морской пучины Кебас, вздыбившей острый гребень под самыми сводами наоса, внушал почтительный страх. Серо-голубая чешуя Эрея, Дракона спокойных вод и попутного ветра, к закату уступила место слепяще-белым палатам Феррида, Дракона соли и очищения. В громадном бассейне перед внутренним жертвенником сверкало зеркало горько-соленой океанской воды. Каждый входивший в храм зачерпывал щедрые пригоршни, омывая ими лицо и рот, очищаясь от греховных помыслов и нечистых слов.

Всю жизнь Брэнан привык склонять колени только перед Таргато и чтить Великого Аммугана. Прочие его слуги оставались ему чуждыми, в храмах Эдевка он впервые встретил их так близко. И не мог не почтить. Только бы они не оказались глухи к его неумелым молитвам. И если правду говорят о справедливости Феррида, беспристрастности Вароса и милосердии Аруны, пускай Драконы внемлют его словам.

Солнечные лучи из золотых превратились в медные, когда процессия остановилась на верхушке акрополя, у врат главного храма. Меж колонн из резного кварца, меняющего цвет от кобальтового у основания до белого под самым архитравом, высились жрецы в ритуальных одеяниях. Двое из них выделялись особенно – роскошью одежд и совершенной бесстрастностью лиц. На плечах первого – тощего и лысого – возлежала багровая порфира с вышитыми языками пламени; венец с оком сдавливал загорелую кожу. Весь облик этого человека навевал мысли о большой старой змее.

Второй был почти на голову выше «змея», а его вытянутое лицо покрывала густая сеть татуировок, за которой не получалось разобрать черты лица. Облачение составляли густо-синие одежды с вышитыми блестящей нитью завитками волн. По присмиревшей перед храмовыми ступенями толпе порхал шепоток из двух имен – «Аспис» и «Эвмахий».

– Гляди-ка, нас почтили вниманием главные затворники Йаманарры, – шепнул кто-то рядом. – Эдевк нынче никак благословен.

Брэнану ничего не говорили ни эти слова, ни передающиеся из уст в уста имена, но он дал бы голову на отсечение – невзирая на иронию, здешним польстило внимание со стороны важных персон.

Молящиеся потоптались перед храмом, слушая длинный монолог верховного жреца о том, что двери храма Аммугана откроются лишь после того, как Йаманарра получит знак благоволения.

На жертвенник, вынесенный служками к площадке перед ступенями, торжественно водрузили большой, пропитанный влагой сверток. Толпа заметно разволновалась, все вытягивали шеи и донимали друг друга расспросами. Жрец откинул край холстины и кивнул, протягивая руку за ритуальным ножом. Брэнан смог разглядеть лишь темный бок, голый длинный хвост и край гребня.

«Черный вестник», – зашептались вокруг, а он вглядывался в мертвое тело, пытаясь понять, что это за тварь. Жрец вспорол глянцевито блестевшее брюхо – кровь брызнула на снег одежд рубиновой россыпью. Запустив руку внутрь, он вытащил наружу красно-черный, истекающий кровью комок, сложил его в поднесенную чашу и отдал нож.

– Мы передаем это нашим благословенным сестрам чистоты! – провозгласил жрец и, не колеблясь, отер руки о белоснежные одежды. – И да будет победа за отцом нашим Аммуганом!

– Быть тому! – отозвалась толпа, едва не оглушив бестиария.

Жрец сошел с алтарного возвышения и удалился в храм вместе со всеми, кто стоял на ступенях. Врата за ними затворились. Йаманаррка обернулась, отерев лоб краем накидки.

– Церемонии закончились, хвала Драконам. Впереди матий. Идем.

Выглядела девчонка измотанной. Тенью следовавшая за ней Никс тоже осунулась. Мать-Таргато, эти пышные торжества и его самого вымотают задолго до того, как начнется бестиата.

В хозяйский дом они вернулись к закату. Отсюда, начиная с первой стражи, его дорога в матий тянулась в гордом одиночестве.

Эдевк пустовал. Открытая решетчатая повозка катилась по улицам к берегу ока, откуда на пароме архиспатия доставят прямиком под стены водяной арены. В палестру незадолго до отъезда прибыл помощник распорядителей игр в сопровождении служителей матия, осмотрел доспехи, оружие, бестиариев и что-то надиктовал писцу.

– Архиспатий – отдельно. Номер камеры – семь, – смерив Брэнана безразличным взглядом, он щелкнул пальцами своей «свите» и скрылся с глаз.

Облака на закате догорали огненно-рыжим и малиновым, на восходе высыпали первые звезды, и небо затягивалось густой синевой. Сумерки сделали мир серо-голубым и зыбким. Скрипели колеса телеги, пахло промасленной кожей и железом кольчужных вставок. По ступеням чьего-то порога тенью проскочила бродячая кошка и шмыгнула в переулок. Город остался безлюдным, изрыгнув почти всех своих жителей на островок посреди Драконова ока. Там они потели в богатых одеяниях, глазели на гостей с материков, ждали начала вечернего таинства и долгожданного кровавого – на сладкое.

К берегу под раскидистыми ветвями цветущей черной вишни прибыли уже затемно – звезды густо укрывали почерневший небосвод. Короткие сумерки быстро проглотила прожорливая ночь, в едва начавшуюся тетру воды еще не привыкшая быстро отступать перед растущим днем. Повозка выкатилась на каменную пристань с причалившим к ней паромом. Вдали над черной маслянистой гладью ока высилась громада матия. Три ряда стройных арок сияли огнями светильников, горевших у подножий статуй и отбрасывавших желтые блики на воду. Шум внутри и движение под нижними арками-входами делали его похожим на живого исполина, беспокойно ворочающегося посреди неподвижных вод соленого озера. Брэнан сглотнул, гоня прочь страх и робость, но колени подогнулись, когда он выходил из повозки. Служители, соскочив с козлов, простерли руки к пристани, молчаливо приглашая переправляться.