Дария Беляева - Где же ты, Орфей?

Я знала про Андромеду кое-что, чего она сама о себе не подозревала. Я никогда не понимала, как ей об этом сказать, чтобы не обидеть, ведь ее все обижало.

Андромеда была так чувствительна, что ей всегда было больно. Но она и понимала о мире больше, чем многие другие люди. Словно все, что должно было быть глухим и серым, в ее мире было предельно обострено. У Андромеды был талант чувствовать, ощущать, и оттого она никогда не отказывала в помощи. Андромеда знала, каково другим людям, и ее внешняя раздражительная эгоистичность скрывала нежную, трепетную натуру, и страшную участь человека, не умеющего убавить громкость мира.

— Ты очень хорошая, — сказала я. — Спасибо тебе, что ты есть.

— Благодарить будешь потом, — сквозь зубы процедила она. Мы положили Ио на кровать, и Андромеда принялась ее раздевать. Я сказала:

— А это обязательно? Может, она стесняется.

— Я врач, Эвридика.

— Прошу прощения. Просто я подумала, что это все очень неприлично выглядит.

— Ты предлагаешь оставить на ней платье, чтобы соблюсти приличия, и шить как придется? Эвридика, помолчи и делай все, что я тебе скажу.

Я кивнула. Мне хотелось сказать "да, конечно", но я не стала, потому как говорить было ровно противоположно тому, чтобы молчать.

Хотя не всегда. Иногда мне казалось, что я говорю и молчу одновременно. Когда слова ничего не значат, они становятся легкими и словно не имеют веса. Тогда кажется, будто их и вовсе нет.

Я выполняла все, что говорила Андромеда, хотя меня и мутило от крови. Она зашивала на бедре Ио длинную рану.

— Артерия не была задета. Ей повезло.

Я смотрела на распростертую на диване Ио, и сомневалась, что ей повезло. Кожа ее, несмотря на "Красную капитуляцию", была бледной, но уже не смертно, не жутко, а по-человечески. Ио была похожа на "Олимпию" Мане, и белые простыни так красиво контрастировали с зарождающимся теплом ее кожи. Я увидела над ее подвздошной косточкой татуировку. Летающая тарелка, как на брошюрке. Я не стала раскрывать брошюрку, чтобы сравнить, ведь руки у меня были в антисептике, и мне не хотелось пачкать их. Но я отлично помнила каждую черточку в этом нехитром рисунке.

На теле Ио он повторялся полно и с точностью. Конечно, она была связана с Ясоном, и вот почему Ио взяла дневник.

— Слушай, — сказала я, пока игла Андромеды орудовала внутри раны Ио. — А почему ты не интересуешься всей этой историей? Хочешь покажу брошюрку, там глава странной секты призывает к странному.

Андромеда вздохнула.

— Я ничего не хочу знать. Понятно? Мне не интересно.

Я подумала, что ей очень интересно. Но она вправду не хотела ввязываться в такую историю. Я передала Андромеде ножницы, положила их в ее требовательную руку. Мне казалось, что я медсестра из фильма про больницу, и мне нравилось быть такой серьезной и ответственной. Я сосредоточила все свое внимание на Ио и Андромеде, а потом оказалось, что я помню лишь вязкую кровь, и стежки, и противный звук, сопровождающий иглу, выходящую из кожи.

Когда Андромеда промыла рану, она перестала казаться такой страшной. Если сначала это была жуткая распахнутая пасть, то теперь она закрылась.

— Шрам останется в любом случае, — сказала Андромеда. — Шить нужно было раньше.

— Думаю, у нее не было возможности.

Мы смотрели на спящую Ио, и мне казалось, что мы с Андромедой ее родители, а она — младенец. Наверное, так бывает, когда спасаешь жизнь человеку. Хотя, если рассуждать с точки зрения функциональности и пользы, я мало сделала такого, что спасло Ио. Я обняла Андромеду.

— Спасибо тебе, ты спасла человека!

— Убери от меня руки! Ты же в крови!

— Только немного, из-за ножниц!

Андромеда отправила меня в ванную, а затем — мыть салон машины. Это было скучное, но одновременно с этим воодушевляющее занятие. Я могла подумать. Значит, был такой человек — Ясон. Он называл людей, поглощенных тварями, Спящими. Он ждал чего-то от них. И говорил другим тоже ждать. Он мог что-то знать, и Леда писала зашифрованные послания для него, пока не поняла, что ее отцу больше нельзя помочь.

Вот почему Ио пришла сюда. На ее теле татуировка, безупречно похожая на рисунок в конце брошюры. Ио должна была передать все Ясону. А я должна встретиться с ним.

Когда салон показался мне достаточно чистым, я вдруг вспомнила, что Полиник и Семьсот Пятнадцатая должны были, наверное, давным-давно освободиться. Я заглянула к Андромеде, сообщила, что машину оставила в почти первозданном виде. Затем я зашла к Ио. Она спала, мы с Андромедой накрыли ее одеялом, рядом с ее кроватью стояли батареи пузырьков с таблетками и лежали поля серебристых блистеров. В графин с водой окунулся кусок солнца. Ио была похожа на маленькую девочку с большой температурой.

Я сказала:

— Пока, Ио, мы встретимся вечером. Я обязательно тебя навещу.

Я положила дневник ей под подушку, аккуратно, так, чтобы не потревожить ее сон. Брошюрку я оставила при себе.

Андромеда сидела на кухне и пила кофе.

— Ты же куда-то опаздывала, — сказала я.

— Я уже безнадежно всюду опоздала.

В этом предложении была какая-то экзистенциальная тоска, поражение в битве с ветряной мельницей времени. Я сказала:

— А ты вечером никуда не опаздываешь? Я хотела бы навестить Ио. Ты ведь не будешь против?

— Брось говорить так, как будто ты леди. Все равно ты заявишься сюда без приглашения.

— Это значит "да"?

— Это значит "вполне возможно".

Когда Андромеда закрыла за мной дверь, я подумала: хорошо, что она не налила мне кофе. Ведь у меня тоже совсем нет времени.

Мне было очень легко, потому что Ио была в безопасности, а я на шаг приблизилась к человеку, которого искала все это время и сама не знала об этом. Ясон. Какое странное и забавное имя. Человек, ушедший в море, чтобы совершить невозможное, и вернувшийся живым.

Мне понравилось думать о Ясоне, как о предводителе аргонавтов. Пусть все считают, что его погубит путешествие, но в самом конце он справится. И пусть его ждет нечто еще более страшное, чем смерть в непокорных волнах, некоторое время он будет победителем из победителей.

Я мечтала о том, что увижу его, и он скажет мне, как разбудить Орфея. Я напевала песенку, идя между рельсами автодороги и более узкой пешей тропинкой на этаже инженеров. Здесь стекло казалось толще, в нем не было той слезливой прозрачности, которая отличала наш этаж. Небо всегда казалось серым и дождливым. Машин было больше, ячеек тоже. В целом, наверное, это место вполне можно было считать пригородом для белых воротничков, где никогда не происходит ничего страшного. Мужчины и женщины в строгих костюмах работают, специально обученные люди следят за их детьми.

Затем дети вырастают и, если не могут найти своего места в жизни, отправляются на Свалку. Словно неподходящие вещи. Там эти дети, вернее, к тому времени уже молодые взрослые, часто прощались с жизнью в первые же недели. Им было сложно адаптироваться не только к нищему, полулегальному существованию, но даже к самому воздуху снаружи.