Дария Беляева - Где же ты, Орфей?

Я забрала карту:

— Совсем забыла, — сказала я и улыбнулась. — Извини и спасибо.

Андромеда взяла три пачки таблеток от головной боли, сделав полупустую полку пустой на две трети. Я подождала ее снаружи. Когда Андромеда вышла, на лице ее отразились тоска и разочарование. Наверное, она надеялась, что я уйду. Но я никак не могла уйти.

— Сейчас покажу, куда ехать.

— Эвридика, скажи мне, что ты шутишь, хорошо?

Андромеда шла к машине быстрее меня, словно бы надеялась, что я отстану от нее в пути. Но я не была листом, упавшим с дерева или пластиковым пакетиком.

Она открыла дверь машины, и я сказала:

— Но если ты не поможешь, человек умрет. Очень хороший, смелый человек.

Андромеда закатила глаза, затем сказала:

— Тогда залезай уже в машину.

Мы ехали молча, я только говорила, где поворачивать. Рельсы, по которым двигался электромобиль, чуть потрескивали. Казалось, от напряжения, которое царило в машине. Мне нравилось кататься на машине и смотреть в окно за тем, как все меняется. В книгах и фильмах часто говорят о свободе, которую приносит с собой машина. Я никогда не чувствовала ничего такого. Весь Зоосад был снабжен сложной системой рельсов, по которым двигались электромобили, так что ни о какой свободе речи больше не шло, все было детерминировано, и если ты куда-то повернул, значит это уже кто-то предусмотрел, проложив здесь рельсы. Конечно, люди и раньше, используя обычные машины, редко нарушали правила дорожного движения или сворачивали с дороги в полный деревьев лес.

Но у них всегда была такая возможность. Пусть убийственная, пусть неразумная, но она была. Как желание спрыгнуть вниз, когда смотришь на мир с высоты.

Теперь все было определенно и предельно безопасно. На Свалке машин тоже стало мало. Воздух был слишком дорог, чтобы расходовать его вот так. Но там встречались дикие, не приученные к рельсам машины, которые могут сворачивать куда захотят, а не куда нужно.

— Объяснишь мне снова? — попросила Андромеда. Она постаралась скрыть свое раздражение. Я стала рассказывать все, как есть. Я уже несколько раз повторила основной посыл этой истории, поэтому стало ужасно скучно. Я принялась рассматривать таблетки в пакете. Одинаковые белые упаковки, пахнущие больницей. Все, кроме одной.

Искусственную кровь Тесей называл "Красной капитуляцией", а Орфей говорил мне, что это изобретение пресекло, наконец, историю. После него ничего не было.

Я толком не знала, как действуют эти красные таблетки. Капсулы, в которых содержалось множество алых шариков, и если их потрясти, можно было увидеть, как шарики переливаются внутри.

Эти таблетки могли спасти человека, потерявшего три четверти объема крови, и никакого переливания не требовалось. Полсекунды, чтобы засунуть таблетку в рот, и человек будет жить. Эти таблетки изобрел три тысячи лет назад фармацевт по фамилии Ночевский. Он спас миллионы людей и одновременно погубил нас всех.

Тогда наши хозяева только начали приходить к мысли о том, что людей можно держать, словно домашних животных. Еще не полностью были разрушены страны, а мир был намного чище.

Художница Эсперанса (а ведь Эсперанса на том языке — надежда) Альварес вскрыла себе вены в ванной. Многие другие последовали ее примеру. Люди носили красное из солидарности с теми, кто томится в плену. Тогда мы думали, что скорее умрем, чем будем несвободны. Многие так и сделали. Люди думали, что во избежании эпидемии самоубийств, детей и взрослых, запертых с тварями, отпустят. Тогда еще никто не знал, что с ними будет безопаснее.

Так не случилось. Наши хозяева объявили, что отныне за смерть одного человека искусства несет ответственность сотня "просто особей". И они не лгали.

Этот метод пресечения самоубийств оказался эффективным. Примерно в то же время Ночевский изобрел "Красную капитуляцию". Почти полностью обескровленных людей спасали в считанные секунды, и такой способ умереть ушел в историю почти как натуральная оспа или вероятность быть сбитым запряженной лошадьми повозкой (хотя сегодня она отчасти вернулась в некоторых регионах Зоосада).

У людей оставалось еще множество способов убивать себя, еще больше можно было измыслить. Но никто не хотел забирать с собой сотню человек.

"Красная война", как ее называли, постепенно сошла на нет, а "Красная капитуляция" стала символом эпохи. Шутили, что если люди начнут вешаться, изобретут лекарство от веревки.

Никто больше не убивал сотню людей за одного, не захотевшего жить в неволе.

Тем и закончилась история. Можно было сказать, что у нее счастливый конец. Большинство людей пережило те времена. С тех пор ничего больше не происходило.

Я закончила свой рассказ тогда же, когда в моей голове подошел к концу другой, про "красную капитуляцию". Андромеда сказала:

— Если честно, я не совсем понимаю.

— Как не понимаешь? История кончилась, потому что больше не было никаких перемен и не происходило ничего значимого. На сцене опустился занавес, и мы стали готовиться выйти через черный ход, как отыгравшие свои роли актеры, и устремиться в ночь.

— Что ты несешь?

Тогда я поняла, что Андромеда говорит не о "Красной капитуляции", а об Ио, которая в ней нуждается.

— О, прошу прощения. А что ты не совсем понимаешь?

— Кто ее ранил, если она все еще здесь? Значит, не один из господ и никто из тех, кто выдал бы ее. Кто же?

— Я об этом как-то не думала, — ответила я. — Не до этого было.

Андромеда вдруг засмеялась, а затем посмотрела на меня и вздохнула так, словно устыдилась своего неожиданного веселья. Я сказала:

— А правда, у этого вопроса нет очевидного ответа.

Андромеда нахмурилась, а я все думала, кто же способен на такую подлость. Я не знала таких людей, которые могли бы напасть на незнакомку с ножом. Разве что Неоптолем, но об этом бы в таком случае знал весь Зоосад, и он выдал бы такой поступок за искусство.

Мы с Андромедой молчали, и она включила музыку. Кто-то пел нам песню о том, как страшно просыпаться после того, как научишься летать. Такая забавная, легкая, как перышко, песенка со страшным смыслом. Когда припев повторился в третий раз, ко мне пришел ответ.

Я уже знала человека, который нападает на незнакомцев с ножом. Я познакомилась с ним вчера.

— Одиссей, — прошептала я.

— Кто?

— Питомец Первой. Он — серийный убийца.

Глаза Андромеды округлились. Она боялась серийных убийц, кислотных дождей и вечеринок, гриппа и даже плохой погоды, хотя она ее не касалась.

Я сказала:

— Поэтому не ходи одна, хорошо? Думаю, это он напал на Ио. Но это не точно.

— И кто тогда? Какова вероятность, что в нашем секторе случайным образом оказалось двое маньяков?

— Ладно. Ты права. Это точно.