Людмила Безусенко - Лучшие застольные песни

Припев .

Вот теперь лежишь ты с закрытыми глазами,
Легаши все плачут над тобой.
Ты уже не встанешь, шухер не поднимешь,
Крышкою закрыта гробовой.

Хоронили Мурку очень многолюдно:
Впереди легавые все шли.
Красный гроб с цветами тихими шагами
Легаши процессией несли.

Тишина ночная, только плач оркестра
Тишину такую нарушал.
Красный гроб с цветами в могилу опускался
И навеки Мурку забирал.

Припев .

На Кунцевском поле шухер был не страшен,
Но легавый знал, когда прийти.
Сонных нас забрали, в «черный» посадили,
И на «черном» всех нас увезли.

«Черный ворон» скачет, сердце словно плачет,
А в углу угрюмый мент сидит.
Улицы мелькают, фонари сверкают —
Что нас ожидает впереди? [80] Первоосновой «Мурки» стала знаменитая в 20-е годы одесская песня о Любке-голубке. В результате многочисленных переделок «Любки» сначала в «Машу», потом — в «Мурку» текст оказался полным противоречий. Взять хотя бы то, что по воровским законам женщины не могли играть ведущей роли в уголовном мире. В ранних вариантах героиня рисуется только как любовница уркаганов («Маша» на старой фене и значило «любовница») и нет даже упоминания о ее воровской жизни. Метаморфозы произошли, когда песня вышла на широкие просторы и попала в столицу. В 20–40-е годы «мурками» называли работников Московского угрозыска (МУР). В то же время Мурка — вариант имени Маша.

Когда я родился под забором,
Черти окрестили меня вором.
Мать родная назвала Романом,
А теперь я шарю по карманам.

Мать родная назвала Романом,
А теперь я шарю по карманам.

Менты запрятали меня в неволю,
Сам себе я выбрал эту долю.
А теперь пишу тебе, родная,
Вот какая доля воровская.

А теперь пишу тебе родная,
Вот какая доля воровская.

С малолетства нары и решетка,
Карты, анаша, чифирь и водка.
Вот такая в жизни моя доля,
А ночами снится только воля.

Вот такая в жизни моя доля,
А ночами снится только воля.

Я в Тбилиси воровал немало,
А в Батуми заложили гады.
И пишу тебе, моя родная,
Вот какая доля воровская.

И пишу тебе, моя родная,
Вот какая доля воровская.

Летит паровоз по долинам, по взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Мальчонка назвал себя жуликом и вором,
И жизнь его — вечная игра.

Постой, паровоз, не стучите, колеса,
Кондуктор, нажми на тормоза.
Я к маменьке родной с последним приветом
Хочу показаться на глаза.

Не жди меня, мама, хорошего сына,
Твой сын не такой, как был вчера.
Меня засосала опасная трясина,
И жизнь моя — вечная игра.

А если посадят меня за решетку,
В тюрьме я решетку пробью.
И пусть луна светит своим продажным светом,
А я все равно убегу.

А если заметит тюремная стража,
Тогда я, мальчишечка, пропал.
Тревога и выстрел — и вниз головою
Под стену тюремную упал.

Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать.
И вы не придете, любезная мамаша,
Меня перед смертью целовать.

Летит паровоз по долинам, по взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Я к маменьке родной, больной и голодной,
Спешу показаться на глаза.

Постой, паровоз, не стучите, колеса,
Есть время заглянуть судьбе в глаза.
Еще ведь не поздно сделать остановку.
Кондуктор, нажми на тормоза. [81] В измененном виде в исполнении Ю. Никулина эта песня звучала в кинофильме «Операция „Ы“». В уголовном мире это произведение было известно еще в 20-е годы. Как и многие другие, «Постой, паровоз!» является переработкой известной до революции песни «Вот тронулся поезд в далекую сторонку» (нынче она сохранилась, пожалуй, только в репертуаре Ж. Бичевской). В оригинале речь идет о солдате, которому дали отпуск для прощания с матерью перед отправкой на фронт. Уркаганский мир придал песне своеобразную окраску.

Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра надела свой зеленый наряд.
Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.

Мы теперь на свободе, о которой мечтали,
О которой так много в лагерях говорят.
Перед нами раскрыты необъятные дали.
Как теперь тебе спится, пистолета заряд?

Припев :
По тундре, по железной дороге,
Где мчится поезд «Воркута — Ленинград»,
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.

Лебединые стаи нам навстречу летели,
Нам на юг, им на север — всем по домам.
Эта тундра без края, эти редкие ели,
Этот день бесконечный и вдали лагеря.

Встретит мама сыночка, зарыдает родная,
Зарыдает родная — сын вернулся домой:
Это Клим Ворошилов и братишка Буденный
Даровали свободу, и их любит народ.

Припев .

Дождь нам капал на лица, им — на дула наганов.
Вохра нас окружила. «Руки вверх», — говорят.
Но они просчитались: окруженье пробито.
Кто на смерть смотрит прямо — пули брать не хотят.

Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги,
Опасаясь погони и криков солдат.
Мы бежали, как волки, опасаясь погони.
Когда тундра надела свой зеленый наряд.

Припев .

Ветер хлещет по лицам, свищет в дуле нагана,
Лай овчарок все ближе, автоматы слышны.
Я тебя не увижу, моя родная мама,
Вохра нас окружила. «Руки вверх!» — и концы.

В черном северном небе ворон каркая кружит:
Не бывать нам на воле — жизнь прожита зазря.
Мать-старушка узнает и тихонько заплачет:
У всех дети, как дети, а ее — в лагерях.

Припев .

Я сижу в уголочке и гляжу в потолочек:
Пред законом виновен, а пред Богом я чист.
Предо мной, как икона, вся запретная зона,
А на вышке с винтовкой озверелый чекист.

Поздно ночью затихнет наш барак после шмона,
Мирно спит подуставший доходяга-марксист.
Предо мной, как икона, запретная зона
И на вышке все тот же ненавистный чекист.

Припев .

Рано утром проснешься — на поверку построят,
Вызывают: Васильев! И выходишь вперед.
Это Клим Ворошилов и братишка Буденный
Даровали свободу — их так любит народ.

Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.