Народные сказки - Саамские сказки

Тала приказал работникам всех оленцев этих разогнать.

Разболелося сердце Разиайке — что-то в тундре без нее деется, что на ягелях, есть ли в ветрах хозяйский уряд? Каково-то травы растут? - о том ее забота.

Разиайке воды зачерпнула... А не хочется ей опять в дом Талы возвращаться. Она упала и прикинулась, будто очень больна — застонала, заохала, бедная, а сама не забывает, что ей надобно выпытать у этого Талы.

— Ох, ох, ох-охошеньки, ой-о, как мне больно, Талушка, за душу твою, наверно, кто-то через твою вожжу переступил, чтобы твою душу испортить и душеньку старой Талахке... Посмотри, поищи хорошенько — на месте ли души-то ваши?

Проснулся Тала, протер глаза, к Разиайке выбежал, сел около нее на корточки и утешает больную:

— О-го-го, по мою душу никто не ходил и не хаживал, и никто ее не достигнет! Она далеко, дальше далекого, за тремя мышиными землями: мышки «норушки победный хвост», пеструшки мышки «бей башкой», мышки «побегушки — неспокойная совесть». В каждой земле по два озерка маленьких и по одному озеру великому. На каждом озере по лодке стоит, а весел-то нет, как поплывешь?

Забежал в норушкину землю — хватай мышей за хвосты. Мыши головы в норки упрятали, а наружу хвосты выставили. У них хвосты непобедимые, так этим мышкам отроду сказано; они веруют — кто их хвост увидит, тот окаменеет. Все хвосты из норок торчат, угрожают, а ты знай дергай да в мотки сматывай. Наберешь пять клубков хвостов — дальше в путь. Одну бесхвостую добыл — на нос лодки посади. Поехали. Сама лодка идет, мышка-рулевой только усиком поводит, туда-сюда правит. А на большом озере лежит опрокинутый карбас. Ну-ка, переплыви! Как ты к карбасу подступишься? Ага! Надо знать, как найти мой тяжелый батожок, мою культалу. Культалу нашел — из рук не выпускай, пока назад не вернешься. Культалой стукни по брюху карбаса. Он живо перевернется и перевезет тебя на пеструшкину землю, мышиную ж. Тут пеструшки живут. Опять мышей наловишь, нахватаешь самых бойких, которые не убегают, а на тебя наступают, не пускают, куда тебе надо, фыркают. Слыхала ли, как они свистят-то, а головкой-то тюкают, как топориком — тюк, тюк... Хватай пеструшек самых крепких, а самую пеструю — на нос корабля. Ну, теперь плыви, не робей. Любо так-то ехать. Перевезут куда надо. Кончилось последнее маленькое озерко, добрались до великого пеструшкиного озера, тут опять ищешь перевернутый карбас. Стукни его культалой, не бойся, дай ему хорошенько,— он перевернется и поплывет куда надо.

В землю мышки-побегушки прибыли, ну тут успевай только за ними бегать; ты за ними, а они тебя за пятки хватают, не пускают, грызут, они все грызут: у них совесть неспокойная. Еще у предков их была бабушка жирная-прежирная, они и перепутали, думали сало едят, а сами эту бабушку съели. С тех пор у них совесть-то неспокойная, они все и грызут, и себя грызут, и все, что им попадется. Ничего, не робей, хватайся за пятки, они к тебе сами в рукавицы заберутся. Напихай их полные карманы, самую бойкую побегуху рулевым на каждую лодочку, на каждом озерке, ставь и езжай. Эти мышки побойчее тех, которые раньше были, они кусачие, а ты терпи, знай культалой подгребай. Они кусают, а ты поскорее гребешь и гребешь. Приехали на самое наибольшее озеро. Культалой оберни перевернутый карбас. Культалу не бросай, пригодится. Теперь плыви, опять же с мышкой за старшую. Не обижайся, что они к тебе заберутся во всякое место и будут грызть тебя без жалости и без совести. Они кусают тебя, и кусками мясо твое рвут, и тут же плюются, и кусками его бросаются и пачкаются. Терпи. До того доведут, что понадобится забежать, обязательно надо будет заглянуть в пять раз пачканный лесок. А он тут и есть,— мимо ехать, с правого галса наволоком выступает. Ну, обойдешь лесок пять раз, все,— и сам сходишь, и все твои мыши и мышата выбросят из себя всякую грязь, искупаешься, а тогда уж садишься в лодку и едешь как по писаному и прямо на остров прибываешь. Не сробеешь, перетерпишь все, цел остался — значит, орел-птица, хозяин тех мест, сразу поймет: себя не жалел, страху не имел, со всего своего духу за душой поспевал, себя рад отдать, только бы душу иметь, ну, значит, настигло тебя с этой душой. Надо тебе уважить, душу отдать. Ладно. Так-то вот, приехали на остров, а остров-то не простой. Кругом, куда ни глянешь,— вода, а на острове две великие сосны стоят, у третьей же макушка срублена и тут же у корней лежит.

Здесь рундук находится. На обрубе сосны — амбар серебряный, а в амбаре орел-птица живет. У того орла в утробе моя душа яйцом свернулась. Как достать яйцо, знаю только я. А ты говоришь — мою вожжу переступили! Переступай! Хоть пляши! Хэ-хэ...

— Ох, ох! — пуще прежнего болеет и охает Разиайке.— Ну,— говорит она,— значит моя болезнь потому, что через вожжу Талахке перешел плохой человек.

Талахке эти речи на смех подняла:

— Ха-ха, душа моя недалеко лежит, да глубоко, под угол дома закопана на сажень глубины! — и Талахке вышла из дома, на восточном углу его, топнула ногой.— Тут. Кому тут ходить?

Молода сидит, помалкивает, слушает да на ухо мотает. Пришла она в дом и легла на мех, на шкуры, отдохнуть.

Вот и работники из стада пришли. Им бы обогреться, холодным, подкормиться, голодным, а Тала их за дровами погнал,— на ночь-то глядя. Тех пастухов, которые дома дневали, он выгнал в стадо на всю ночь. Талахке сунула было каждому по куску мяса, но Тала накричал на нее и велел вернуть мясо, собакам выбросил, сказал:

— Будут жрать — волка упустят!

Так и ушли они, невеселые, подневольные.

Разиайке лежит, будто совсем расхворалась. Тала сам ей постелил, подушки взбил, одеялом укрыл и сказал ей:

— Отдыхай, молода, а потом будем спать!

Ночь прошла, работники в стадо ушли, другие из стада вернулись. Надо и Тале идти по хозяйству. Взял он палку, культалу, чтобы пастухов поколачивать, рукавицы и всякое, засобирался он, а молода его просит:

— Мне полегче стало, ты позволь-ко мне, Талушка, пойти ягоды собирать. Не бойся, я не убегу. Ты посади меня на вожжу и сбрую с колокольчиками накинь. Колокольчики будут бренчать, а Талахке знать, где я хожу...

Тала обиделся, никак молоду не хочет по ягоды отпустить. Однако Разиайке на своем настояла. Тала нарядил ее в сбрую с колокольчиками, вожжой опоясал, конец вожжи Талахке в руки отдал. Собрался и ушел к пастухам, к работникам своим.

Разиайке вожжу с колокольчиками развесила по камням да по кустикам, а сама побежала на мышиные земли, дальше далекого.

Ветер дует-подувает — вожжа мотается, колокольчики звенят, Талахке молодую стережет, а молодая уже давно убежала туда, где культала запрятана.

Достигла лодки на первом озере мышиной земли, тут мышиных хвостов нахватала, в карман напихала, они клубками свернулись, одну мышку на нос лодки посадила — поехала; другую мышку на нос второй лодки, другого малого озёра, посадила «. поехала; добралась до великого озера — тут большой карбас стоит, перевернутый вверх дном. Она глядь туда, глядь сюда — где культала ухоронена? А та карбас подпирает! Она ее ногой вышибла, схватила и давай карбас в озеро загонять. Карбас в воду сполз — она в него прыгнула и поплыла. Разиайке культалу крепко держит, из рук не выпускает.