Народные сказки - Саамские сказки

Ночью, когда мать и дочка уже покоились сном, а старик, без сна, отдыхал от дневных забот и трудов,— потянул свежий ветер, напружил кудрявые ветви сосны и... тронулся остров, поплыл по озеру Свято на Север, к устью великой реки, Реки Отцов.

Старик стоял в дверях вежи.

— Видно, так уж от веку положено этому острову плавать.— И дал ему имя «остров Девы».

На утро собрались старик с дочкой и отправились к устью Реки Отцов; тут жили люди старикова племени. В один погост пришли — лежат люди пластом. В другой погост пришли — лежат люди пластом. Голод. Едва Акканийди не съели.

— Не есть я, не есть я,— шептала она про себя и стала невидимой. Тем и спасла себя. Вернулась домой ни с чем.

Миновало время, и пошли они по тем же людям, по тем же вежам. На ту пору с удачной охоты возвратились мужчины. Они принесли мяса, разной дичи с избытком. Дни и ночи пировали люди и ели до отвала.

Вповалку валялись они и на улицах, и в шалашах у очагов, предаваясь тяжелому сну. И не диво, иная девица съедала целый окорок оленя. Это было хорошо. Люди спали от избытка пищи. Даже сны им не снились.

— Не есть я, не есть я,— шептала Акканийди и просила отца вернуться домой.

Малое время прошло, и стали доноситься хорошие вести: море дало людям сытость на многие дни. Ледяная гора принесла от Севера мясо: втиснутого во льдах кита.

Каждый день старейшины собирались около кита и щедро оделяли мясом всех приходящих от каждого жилья. Потом за мясом приходили все, кому надобно,— только оставь после себя бирку: дескать, мы, такие-то, были и взяли. Тогда среди людей жили сытость, мир и покой.

Акканийди уродилась такой девушкой, что женщинам хотелось ее ласкать, как самую любимую куклу, а мужчины желали схватить ее, крепко прижать к груди на всю жизнь и не отпускать.

Пришла Акканийди с отцом в ближнее селение, к устью Реки Отцов, открыла полог первого жилья, которое увидела, и вошла. Здесь жило пять мужчин и много женщин. Мужчины вскочили и набросились на Акканийди. Она была чужеродна, ее можно было взять без закона. Между мужчинами уже началась было драка. Вскрикнула Акканийди: «Не есть я!» — и на глазах у всех исчезла. Тут подоспел отец. Он вручил ее сестре, самой старой матери всех детей этого дома. Акканийди обрела свой облик. Старик произнес над нею слова оберега, как научила его Дева.

Отец усадил Акканийди рядом с собой на почетное место. Он сказал:

— Вот она, моя дочь, она сама захотела прийти к вам в гости. А мать ее, сестра Солнца, ждет к себе людей с дарами.

Тогда им дали лучшие куски мяса и потчевали мозгухами — костями с костным мозгом, а еще угостили их ухою из красной рыбы семги.

Пока гостила Акканийди в селении в устье Реки Отцов, мужчины ходили на охоту больше для забавы: не одною бы китятиной кормиться, а и дичью и мясом зверя. Отправляясь в путь, они плясали и пели песни счастливых охотников.

Девушки и молодые женщины приносили Акканийди свои изделия и узоры. Она погладит их рукою — и все вещи становятся красивее.

В день, когда мужчины ушли на дальнюю охоту, Акканийди принесла маленькие кисы из замши и тюленьей кожи. Она сама и выделала, и скроила, и сшила эти сумочки. Туго набитые жемчугом, отборными камушками и сушеными ягодами, они были соблазном для девушек и молодух. Акканийди учила их любимой игре. Рассыплет жемчуг по скатерти, покроет кучку его руками и воскликнет:

— Ничего нет — я не есть! Что тут есть?

Ей отвечают:

— Там ничего нет!

Тогда она поднимет руки, а там узор: круги, колечко в колечко, и змейки и палочки, и месяц с луной, и ножки сороки, и водный узел, и клетки, и гусиная лапка — все в перлах, все сияет от огней костра!

— Это сделала я! Я есть!

Потом положит руки на те же узоры, все спутает, собьет, перемешает и скажет:

— Никпйя — я не есть! — и станет словно бы ее тут и нет. На скатерти останется кучка жемчужин и камушков в беспорядке.

Одна маленькая девочка не поверила, что Акканийди здесь нет, раз ее не видно. Она потрогала пальчиком то место, где сидела Акканийди, пальчик уткнулся в теплое.

Акканийди опять положила руки на жемчуг — запутала, закрутила руками и сняла их. И опять предстала она, видимая, живая, балуясь, смеясь.

— Я есть! — говорит.

А сама такая красивая, что маленькая девочка запросилась к ней на колени. Акканийди коснулась этой голенькой грязнульки, девочка стала едва видимой, вздохнула, запела песенку, смешалась с дымом костра и улетела в небо, к Найнасу.

— Она моя сестрица Песня, о том не знали ни вы, ни я, но она среди нас живет,— сказала Акканийди. И она брала перлы один к одному, укладывая их в красивые узоры. Девушки и молодушки запоминали и украшали ими свои вещи и одежды.

Как приехала мать Акканийди на новое место, так и начала требовать от людей даров и приношений. Ей все было надобно: треугольнички из красной замши, сушеные гусиные перепонки, жемчужины, даже кривые и кособокие, годились и кусочки красной охры. Лишь бы дары эти были желтого, красного или черного цвета. Вещицы других цветов не надо. За эти жертвы она обещала людям удачные ловы, веселые охоты и дары моря: китов на отмель берега.

После приношений она отпускала Акканийди:

— Иди!

Путь идет, куда ей вздумается, дальше уйдет — больше даров. Знала: раз «они» приносят дары, значит «они» отвечают за дочь. Старуха помолодела, принарядилась, и старика стала держать пообряднее — в белой замшевой рубахе с красными узорами. И Акканийди ходила теперь красиво одетая. Нет-нет и проглянет из старой старушки прежняя Дева. Теперь от Акканийди она требовала: выходя из дома, пусть будет одета в новое, хоть пуговка из сухой ягоды, но не как вчера, а как сегодня, по-новому красивая. Осмотрев дочку, она целовала ее нос в нос, потом ласкала щека щекой и говорила:

Красиво! Иди!

Жизнь людей очень украсилась с тех пор, как среди них обжилась Акканийди. Она приносила им выдумки, сочиненные вместе с матерью на своем острове. То круглый корничек из сосновых кореньев, то пуговку из ракушки, то принесет она белую рубашку из замши с узорами, как раз такую, какую они сшили отцу. Девушки и молодушки перенимали эти забавы, они даже начали баловать ими своих мужчин.

Мужики уже требовали:

— Шейте нам рубахи, штаны и яры, какие Акканийди готовит отцу.

Старик осуждал старуху за поборы и дары. Осуждал: зачем отпускает Акканийди одну к людям надолго и далеко. Он даже пенял жене, зачем она наряжает дочку, да и сама рядится что ни день, то в новое.

— Что за прихоть такая,— твердил он,— одно разоренье! А за рыбой кто будет ездить, коли все будем в нарядах ходить да в лужу смотреться? Зачем девочку, их Акканийди, она отпускает в люди одну? Молодые парни не вздумали бы свататься, а то и просто гоняться. Еще, гляди, украдут дитя. Как бы чего не вышло?